— Этот вопрос совсем не так прост, как я вчера предполагал, — «сказал Егорычев. — Никто из нас не знает английской азбуки Морзе. Но даже если бы и знали, это нисколько не облегчило бы в данное время, я подчеркиваю, что именно в данное время, наше положение. Надеюсь, никто уже не сомневается, что эсэсовцы высажены сюда с каким-то весьма серьезным заданием. Любая наша радиограмма неминуемо будет принята не только союзными нейтральными радиостанциями, но и немецкими…

— То же самое говорил вчера я, — прервал его с ехидной улыбочкой Цератод. — Вы мне тогда возразили, если мне не изменяет память, что немцам сейчас, по вашему мнению, не до нашего острова, что немцам, опять-таки, по вашему мнению, достаточно забот на советском фронте. Тем непонятней ваше заявление сегодня, когда к тому же открыт и активно действует второй фронт.

— Нет, — сказал Егорычев, — вам не изменяет память, мистер Цератод. Я должен признать, что не все вчера принял во внимание. Конечно, немцы никак уж не в состоянии прислать сюда новую экспедицию из самой Германии или, скажем, из Алхесираса. Но мы не имеем права забывать, что у них более чем достаточная шпионская сеть в западном полушарии. Я имею в виду Южную Америку.

— Иногда мне кажется, что меня, как какого-нибудь мальчишку, пытаются втащить за ручку в кино на дурацкую картину со шпионами, — пробурчал Фламмери. — И я хотел бы заявить вам, сэр, что я уже давно вышел из того нежного и доверчивого возраста, когда повсюду мерещатся шпионы и пираты!

— Поэтому, — продолжал Егорычев, — по меньшей мере не исключено, что эти гитлеровские шпионы или сами запеленгуют нас, или получат от запеленговавшего нас немецкого командования указание срочно проверить, что это за союзнические силы вдруг обнаружились на острове Разочарования. А так как здешний эсэсовский гарнизон имел какие-то сверхважные задания, то ими будут приняты все меры, чтобы прибыть сюда раньше союзных кораблей или самолетов, и тогда, понятно, нам придется весьма туго…

Цератод недовольно хмыкнул, словно благоприятная для радиосвязи обстановка зависела от Егорычева.

— Остается единственная возможность связи с внешним миром: воспользоваться русской азбукой Морзе.

— Вам угодно шутить, мистер Егорычев? — вспылил Фламмери.

— Нет, не угодно, — спокойно отвечал Егорычев.

— С таким же успехом можно было бы воспользоваться и персидской или тибетской!

— Не совсем так, господин капитан, со значительно меньшим, но все же с большей безопасностью, нежели английской. Южноамериканским немцам вряд ли придет в голову, что перед ними радиограмма на русском языке. Скорее всего, они ее примут за очень хитро зашифрованную английскую, испанскую, португальскую, арабскую, французскую, итальянскую — словом, за какую угодно, но только не русскую. И пусть они ее расшифровывают сколько душе угодно. Зато, если ее примет любая советская радиостанция, дело будет в верных руках.

— Не кажется ли вам, сэр, что отсюда до ближайшей советской рации страшно далеко? — с прежним ехидством осведомился Цератод.

— Кажется. Но что поделаешь? В крайнем случае, я возлагаю надежды на британскую и американскую разведки. У них есть вполне достаточный опыт в пользовании русской азбукой Морзе.

Намек Егорычева был принят и проглочен с самым каменным выражением лица.

— Ну что ж, — вздохнул после довольно продолжительного раздумья капитан Фламмери, — очень может быть, что мистер Егорычев не совсем не прав. В таком случае я предлагаю совместно разработать текст. Лично я полагаю, что… В чем дело, Мообс? — брезгливо протянул он. — Не хватайтесь, прошу вас, за мое плечо. Терпеть не могу такого панибратства!

— Вы слышите, джентльмены? — тревожно проговорил Мообс, делая большие глаза.

Где-то совсем недалеко слышался возбужденный гомон нескольких мужских голосов.

Схватив автоматы, все выскочили на лужайку. Впереди, проклиная себя за позорную беспечность, — он должен был, несмотря на дождь, позаботиться об охране подступов, — бежал Егорычев с электрическим фонариком в руке.

Но фонарь оказался излишним. На чистом небе, усыпанном звездами незнакомых созвездий, сияла ущербная луна, похожая на голубоватую ладью с высокими бортами и острым носом и кормой. Это был непривычный северянам лежащий месяц южного полушария. Ближе к зениту просторно раскинулось великолепное созвездие Южного Креста. Светлая свежая ночь царила над островом. Но на тропинке, ведшей на лужайку, было темно. — И оттуда, снизу, из темноты доносились чьи-то крики и тяжелое дыхание. Слышалось шлепанье босых ног по мокрой земле. Несколько человек спеша подымались на площадку. Они были уже совсем близко, за последним поворотом.

— Кто там? — крикнул Егорычев и снова засветил фонарик. — Кто идет?

— Идут друзья! — ответил из мрака задыхающийся знакомый голос. — Идут люди из Нового Вифлеема!

— Какого дьявола вы претесь в такую позднюю пору? — спросил Мообс и щелкнул для острастки затвором автомата.

— Мы идем, чтобы пресечь несправедливость и воровство!

— Успеете это сделать утром! — крикнул Фламмери в темноту. — Убирайтесь с господом, пока мы вас не перестреляли, как куропаток!

Но островитяне уже были на лужайке, Их было человек десять. У четверых руки были связаны за спиной. Остальными, составлявшими их конвой, руководил наш неутомимый и деловитый старый Знакомец Гамлет Браун.

— Добрый вечер, милорды! — приветствовал он белых.

— Добрый вечер. Вы всегда ходите в гости по ночам? — строго спросил его Егорычев. — В такую позднюю пору люди должны спать.

— Нет, сэр, — учтиво отвечал Гамлет, — обычно мы ходим в гости днем. Но когда наших уважаемых белых гостей обкрадывают, мы не можем ждать, пока за краем земли проснется солнце… Мы весьма скорбим, сэр, мы весьма скорбим… Наша добрая утренняя встреча омрачена недобрым делом! Вот! Смотрите!..

Голос Гамлета дрожал от негодования. Он окинул уничтожающим взглядом связанных односельчан. Те попытались было что-то сказать в свое оправдание, но замолчали под этим ледяным взглядом. Гамлет бережно развернул аккуратный пакетик из бананового листа, который он до этого держал крепко зажатым в правой руке, и предъявил удивленным белым четыре заурядные английские булавки, блеснувшие на нежном лунном свете, как четыре крохотные молнии.

— Это презренные люди, — указал Гамлет на связанную четверку, в которой без труда можно было узнать отщепенцев, обласканных сегодня утром Цератодом и Фламмери. — Это трижды презренные трусы и негодяи! — с силой повторил он. — Они уже давно составляют позор нашего великого и благородного племени. Вспомните, прошу вас, джентльмены, слова Гамлета, принца датского — акт второй, сцена вторая: «Что и говорить, если даже такое божество, как солнце, плодит червей, лаская лучами падаль». И вот сегодня эти черви не удовольствовались прекрасными подарками, которые они незаслуженно получили наравне со всеми добрыми жителями Нового Вифлеема. Они похитили у вас эти превосходные блестящие вещицы. Мы пришли сюда, чтобы вернуть вам эти вещицы и чтобы вы сами назначили ворам наказание, которое полагается по вашим законам за такое преступление.

Широким жестом он указал на обрыв, с которого был утром сброшен в океан ефрейтор Альберих Сморке.

При этих словах, смысл которых было трудно не понять, связанные островитяне взвыли от ужаса. Один из них в отчаянии крикнул:

— Милорды! Разве вы сами не…

— Молчать! — цыкнул на них Гамлет. — Как вы смеете раскрывать рты в присутствии тех, кого вы так позорно обманули!

И он замолк, ожидая, что скажут белые. Слово было за ними. Их обокрали люди, которых они и так одарили бесценными подарками, и им принадлежало решающее слово.

— Слушай, ты, как тебя там… — рассмеялся Фламмери.

— Меня зовут Гамлет, сэр, Гамлет Браун, с вашего разрешения.

— Разрешаю. Так вот, мистер Гамлет Браун, извольте вернуть этим парням булавки и хорошенечко перед ними извиниться.

— Вернуть?! Извиниться?! За что, сэр? За то, что они вас обокрали?..