У уважаемых господ офицеров по этому вопросу никаких предложений не оказалось.
— Во всяком случае, — продолжал Егорычев, выждав немножко для приличия, — если нам до вечера не удастся поймать или ликвидировать ефрейтора Сморке (при слове «ликвидировать» майор Цератод поморщился), надо будет заминировать тропинку. Мин достаточно — целый ящик.
— Хотел бы я иметь ваш оптимизм, — пробурчал Цератод.
— Уверяю вас, он основан на самом трезвом учете обстоятельств. Кстати, прошу вспомнить, вчера в это время мы и мечтать не смели, что сегодня будем не только живы, но и сыты и на довольно приятном кусочке земли.
— Вот именно, Кусочке! — фыркнул капитан Фламмери. — Вас не устраивают размеры острова, капитан?
— Нет, что вы! Я в восторге.
— И, конечно, — продолжал Егорычев, пропуская мимо ушей язвительное пофыркиванье обоих джентльменов, — нужно будет сделать все, чтобы поскорее починить рацию.
— А вы умеете, господин капитан-лейтенант, ремонтировать радиоаппаратуру?
— Не очень, господин майор. В основном надежда на пленного фельдфебеля Кумахера.
— Слабая надежда.
— Мы уже с ним об этом договорились. Оба джентльмена были приятно удивлены.
— Если только, — уточнил Егорычев, — пленные не будут иметь оснований сомневаться в нашем единстве.
— Боже, какие красивые слова! — пробормотал Фламмери.
— Красивые — и только? О необходимости единства среди союзников неоднократно и весьма убедительно говорил не кто иной, как ваш президент, мистер Фламмери.
— Очень может быть. Я никогда не был поклонником мистера Франклина Рузвельта.
— И все же он ваш президент и ваш главнокомандующий, мистер капитан Фламмери.
— Наш дом с ним не считался и в Штатах. Тем меньше у меня оснований и охоты считаться с его благоглупостями здесь, на острове.
— Если пленные заметят разлад между нами, они не будут нам подчиняться и будут нам всячески ставить палки в колеса. Поймите, мы можем починить рацию и попробовать связаться с Европой или уж, во всяком случае, с Южной Америкой.
— Если мне не изменяет память, вы недавно заявляли, что вам даже не известны координаты острова? — учтиво осведомился Цератод и прикрыл ладошкой невольный зевок.
— Не только мне, но и майору Фремденгуту.
— Куда же вы, простите, будете вызывать помощь?
— Нас запеленгуют. Это сравнительно несложно. При теперешнем состоянии радиотехники…
— Согласитесь, это одинаково несложно и для наших и для немцев.
— Но немцам значительно сложнее добраться сюда.
— Вы так полагаете?
— Я в этом убежден. Я не сомневаюсь, что Гитлеру уже сейчас не до этого острова.
— Вы имеете основания так судить? — спросил Фламмери.
— Да. Положение на советском фронте становится все хуже и хуже для Гитлера.
— Попробуем согласиться с вами. Но послать подкрепление сюда, на остров, он не сможет только при одном условии — при условии, если ему запрут выход в Атлантику.
— Вы полагаете, что эта перспектива нереальна?
— Она реальна только в одном случае — в случае открытия второго фронта.
— А разве оно невозможно?
— Возможно… Когда вы и немцы расколотите друг друга до полного истощения…
— Не раньше, мистер Фламмери?
— Раньше нет никакого расчета, мистер Егорычев. — Тут Фламмери спохватился, что, пожалуй, слишком разоткровенничался. — Да полно, мистер Егорычев! Ведь мы не в клубе! Оставим споры на отвлеченные темы до более счастливых времен.
— Что ж, — сказал Егорычев, — мы дойдем туда, куда будет нужно.
— Джентльмены! — укоризненно промолвил Цератод. — Разговор начался по поводу единодушия…
— Хорошо, — сказал Егорычев. — Будем считать, что насчет единодушия мы договорились. По крайней мере, о единодушии в присутствии пленных.
— Конечно, если вы, мистер Егорычев, не будете злоупотреблять нашей лояльностью, — ласково улыбнулся Цератод. — Лично мне кажется.
— Прошу прощения, — перебил его Фламмери, — вы ничего не слышите, джентльмены?
Снизу, из долины, доносился отдаленный гул, который можно было бы назвать набатом, если бы существовали деревянные колокола. Звонко и часто били во что-то, напоминавшее огромный ксилофон.
В деревне происходило что-то необычное.
— Уж не связан ли этот прелестный концерт с нашим прибытием на остров? — озабоченно промолвил Фламмери. — Это очень похоже на боевую тревогу.
— Не думаю, — сказал Цератод. — Никакого движения со стороны деревни не видно.
Словно в опровержение его слов из-за деревьев, плотным кольцом окружавших деревню, стали показываться еле заметные кучки туземцев. Кучки росли, пока, наконец, не слились в толпу. Потоптавшись некоторое время на месте, она двинулась по направлению к северной оконечности острова.
— Будет правильным, если мы примем некоторые меры предосторожности, — сказал Егорычев, и оба его собеседника с ним сразу согласились.
Он вынес из пещеры пулемет, роздал обоим джентльменам автоматы, на которые господа офицеры посмотрели не без опаски, напомнил, как с ними обращаться.
— Стрелять только по моему приказанию. Не думаю, чтобы они шли с дурными намерениями… Но, конечно, осторожность никогда не мешает.
Толпа быстро приближалась. Она была уже метрах в восьмистах от речки. Вместе с безоружными мужчинами, мерно бившими в длинные деревянные барабаны, шли женщины и дети. Они пели с веселыми лицами довольно печальную песню и хлопали в такт ладошами.
— Могу поклясться, что я когда-то слышал нечто подобное, — задумчиво протянул Цератод, вслушиваясь в приближавшуюся мелодию.
— И я тоже, — сказал мистер Фламмери. — Но где?.. И когда?.. Тра-та-та-та-а-рам, тра-та-та-та-а-рам, — стал он невольно подтягивать. И вспомнил. — Боже, да ведь это четырнадцатый псалом!.. Ну конечно, четырнадцатый псалом! Но как они перевирают мотив! Язычники нечестивые! Линчевать их за это мало!
— В самом деле, псалом, — не сразу согласился с ним Цератод. — Они идут к нам с пением псалмов. Это вполне мирная демонстрация.
— Ну, это еще как сказать, — усмехнулся Фламмери. — Можно прийти с псалмами на устах и с мечом под плащом.
— Люди на низшей ступени цивилизации никогда до этого не додумаются, — строго возразил Цератод. — Впрочем, минут через двадцать мы с вами сможем это проверить на деле…
Не прекращая петь и бить в барабаны, толпа стала вброд, с камешка на камешек, перебираться через речку.
Но когда уже, по крайней мере, треть толпы благополучно переправилась и потянулась вверх по тропинке, то и дело пропадая за крутыми поворотами, шествие вдруг остановилось. Люди, приставив ладони козырьками к глазам, стали смотреть в сторону деревни, а потом с криками бросились обратно. Только теперь наблюдавшие с площадки отвлеклись от живописного зрелища торжественной процессии и заметили над деревней высокую и все более темневшую стену дыма, выплескивавшегося через живую пальмовую ограду. Деревня горела.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул Фламмери, протягивая Егорычеву бинокль Фремденгута. — Да не туда! Вон туда смотрите!
Из густой чащи, скрывавшей на юго-западном склоне котловины горное селение, высыпало и помчалось в сторону горевшей деревни около сотни мужчин, размахивавших каменными топорами и еще какими-то длинными жердями, которые на таком далеком расстоянии можно было с одинаковой степенью достоверности принять и за копья и за какое-нибудь другое, неизвестное еще европейцам оружие. Они бежали с необыкновенной легкостью, перепрыгивая через встречавшиеся препятствия с изяществом и стремительностью коренных горцев, и что-то кричали.
— Они бегут грабить горящую деревню! — жарко проговорил Фламмери, почему-то переходя на шепот. — Боже мой, всюду войны, всюду войны!
В этом восклицании можно было расслышать не только лицемерную горечь за печальную судьбу человечества, но и плохо скрытое удовлетворение человека, который заполучил последнее недостававшее звено для того, чтобы окончательно утвердиться в выведенном им и жизненно ему необходимом законе.