— Совсем как в детстве. Помнишь, я прибегала к вам ночевать…
— Помню.
— Твоя мама пекла нам ватрушки, и у вас всегда пахло ванилью и книгами… А теперь вашего дома нет…
— Как — нет?
— Очень просто. И моего нет. Теперь там шикарный торговый центр…
От нее, как в детстве, пахло травой и анисовыми каплями. Кира Сергеевна закрыла глаза, и ей показалось, что лежат они с Лидией в маленькой комнате на узкой кровати, сейчас войдет мать и скажет: «Девочки, хватит шушукаться, пора спать, завтра в школу».
Но мать не войдет. И никто не войдет. Она вспомнила, как мечтала поплакать возле своего долга, а дома, оказывается, уже нет.
Все уходит и ничто не возвращается.
На плече тяжелела голова Лидии, Кира Сергеевна обняла подругу и почувствовала, как растет в ней тихая нежность и жалость, словно они, две маленькие девочки, вдруг осиротели и заблудились.
Они долго шептались: «А помнишь?», «А помнишь?» — но помнили почему-то разное, нехитрые события детства сдвигались в их памяти, но все равно было хорошо лежать рядом и вытаскивать из-под тяжести лет забытые эпизоды и лица.
— Помнишь, как летела я с горы на санках и чуть под машину не угодила? — спросила Лидия. — А ты бросилась под санки, и полозья пропороли тебе руку?
Она ощупала в темноте ладонь Киры Сергеевны с плотным узким шрамом, поцеловала.
— Ну-ну, что это ты, дурочка? — Кира Сергеевна отдернула руку. — Вспомни лучше, как поссорились в пионерлагере, а ты потом принесла мне в изолятор цветы.
Лидия засмеялась, завозила ногами.
— Не было этого, ты сейчас выдумала.
Кира Сергеевна вздохнула:
— Я знаю, почему ты не помнишь, а я помню.
— Намекаешь, что мой склероз старше?
— Потому что не ты, а я тогда была виновата. Обиду забыть легче, чем вину.
Лидия похлопала ее по руке.
— Ну-ну, мать, что-то тебя на раскаяние потянуло. Не помирать ли собралась?
— Нет, не помирать. Приходит время подводить итоги.
— Итоги у тебя неплохие, ты получила все: любимое дело, положение в обществе, уважение окружающих… Так что обижаться грешно.
Легко подсчитать, что мы получаем. А как подсчитать, что теряем? — подумала Кира Сергеевна.
Лидия подобрала ноги, приподнялась и, опершись на локоть, посмотрела ей в лицо.
— А теперь выкладывай, что у тебя стряслось?
В темноте глаза ее казались большими и черными.
— С чего ты взяла?
— Просто вижу. Ты не такая.
По потолку метался разноцветный отсвет бегучей рекламы, вяло шевелилась занавеска у открытой форточки. Влетали редкие звуки ночного города — обрывки музыки, визг тормозов, сирена «скорой помощи».
Они лежали рядом, совсем, как в детстве, но после детства были длинные годы, прожитые врозь. Годы эти разделили их.
Уже не хотелось, как мечтала, выплакаться на плече подруги. На плече счастливого горе не выплачешь. Да и что сказать? Не так прожила жизнь, поэтому всех растеряла? Но я прожила ее так. Если б в запасе было еще сто жизней, я прожила бы их так. Все сто.
— Ладно, как там Ирина?
— Нормально, отселились в кооператив.
— И правильно, это я посоветовала ей. А как у них с Юрием?
— По-моему, утряслось и наладилось, — не очень охотно ответила Кира Сергеевна. Ее поразила новость: Лидия посоветовала отселиться! Зачем?
— Не может у них наладиться. Она не любит Юрия и никогда не любила. Она еще в институте любила другого…
Все-то ты знаешь, подумала Кира Сергеевна. Сказала раздраженно:
— Любила одного, а спала с другим? Через три месяца после свадьбы родилась Ленка!
Лидия помолчала, разглядывая ее лицо. Потом сказала:
— Зачем ты так упрощаешь? Все это сложнее, чем кажется…
— Слишком сложно: любить одного, замуж идти за другого…
— А кто торопил со свадьбой? — перебила Лидия. Белое мясистое лицо ее нависло над Кирой Сергеевной и теперь было неприятным.
Что толку объяснять: в городе моя семья — на виду, и я не могла позволить дочери роскошь стать матерью-одиночкой… Зачем объяснять, все равно она ничего не поймет.
Кира Сергеевна села на кровати, сбив коленями одеяло.
— Странный у нас разговор… — Она сползла на край широкой тахты, босиком пошла к стулу, на котором лежала сумочка.
Сухо трещал холодный паркет, по ногам гулял сквозняк.
— Надень тапочки, — сказала Лидия. — И объясни, почему наш разговор — странный.
Кира Сергеевна закурила, шлепая тапками, пошла к форточке.
— Ты защищаешь Ирину от меня, словно ты мать, а я чужая тетя.
Она курила, сбивая пепел в спичечный коробок. Лидия сидела на тахте, укутав одеялом ноги.
— Мать ты, но и я не чужая тетя. Я друг ей и тебе. Не мешай ты ей, ради бога. И отойди от форточки, простудишься!
Кира Сергеевна чувствовала, как холодный шелк ночной сорочки ходит у ног и начинают деревенеть колени.
— Вижу, вы неплохо помыли тут мои косточки, — жестко сказала она.
— Еще как! — засмеялась Лидия, и Кира Сергеевна поняла, что Лидия решила уйти, выключиться из этого разговора.
Она смяла сигарету, сунула в спичечный коробок, подошла к тахте. Ее била мелкая дрожь, в душе было тревожно и пусто.
— Может, ты уже пойдешь на свой диван?
Но Лидия обхватила ее полными теплыми руками, уложила, грела в ладонях ледяные ноги.
— Ирина у тебя прямо феномен, представляешь, всех тут в работу впрягла, даже лентяя и бездельника Женечку паркет натирать заставила! Так он потом хвостом ходил за пей, спрашивал: «Ир, чего еще делать?»
Она говорила быстро, без пауз, тонким веселым голосом, а сама поправляла на ее плече одеяло, подтыкала под бок, кутала ноги.
— …и братцев-разбойников запрягла, они мусор из углов выгребали, стирали свои гольфы…
Кира Сергеевна смотрела, как гаснут и вспыхивают на потолке разноцветные полосы — синие, оранжевые, зеленые, забиваются в угол и ползут обратно, чувствовала на руках запах дыма. Как будто держала их над костром. Медленно согревалась, слушала, как весело кружит словами Лидия, сейчас хотелось обнять ее, сказать что-то хорошее, теплое.
— Знаешь, у меня нет друзей, одна ты.
— А у меня, думаешь, есть? В этой сумасшедшей жизни на друзей не остается времени. И потом, тебе одной меня мало?
Кира Сергеевна промолчала.
— А я иногда, когда грустно и все осточертеет, вспомню, что где-то у меня есть такая Кирка… Она редко пишет, еще реже приезжает, но все равно она есть… И мне легче жить. Знаешь, о чем я мечтаю? Только не смейся… Когда я умру, чтобы ты закрыла мне глаза. Не Женечка, не дети, а ты. — Лидия вздохнула. — Но у тебя в это время будет актив, и ты не приедешь…
— Не надо, — сказала Кира Сергеевна. — Не надо.
42
Она вышла из дома, когда все спали. Еще вчера решила уйти пораньше, боялась, что придет Олег Николаевич и навяжется в сопровождающие. Как обещал. «Город вырос и изменился, без экскурсовода тебе не обойтись!»
Как-нибудь обойдусь.
Ей хотелось, чтобы эта первая встреча с городом прошла без свидетелей.
Мысленно она уже не раз побывала везде, где бегала девчонкой, каталась на коньках, училась, начинала работать.
Где он сказал ей: «Знаете, почему я до сих пор не женился? Ждал вас, Кириллица».
Она отвыкла от трамвая, в ее городе трамвай давно сняли, и сейчас странно было видеть красную «букашечку» с токоприемником на спине — «букашечка» медленно ползла по синусоиде рельсов, повизгивая на поворотах колесами.
В трамвае в этот ранний час было пусто и холодно. Кира Сергеевна продышала «пятачок» в слепом замерзшем окне, но он быстро затягивался ледяной пленкой, ее приходилось соскабливать ногтем.
В «пятачке» виднелось синее рассветное утро, мелькали дома с крупными номерами, широкие тротуары, посыпанные песком, кучи снега возле деревьев. Раньше здесь были дачи, сюда ходил трамвай, но не этот, современный, а другой, послевоенный, простенький, с ременными петлями, с проволокой, протянутой вдоль вагона. С веселыми звонками и кондукторами, отрывавшими от толстых рулонов билеты.