В кабинете стояли люди, начальник треста, взмахивая короткими руками, быстренько выпроваживал их:

— В другой раз, товарищи! Все, все.

Здесь было жарко и сильно накурено. Хозяин кабинета открыл форточку, опорожнил две пепельницы, собрал и сдвинул на край стола бумаги — все быстро, сразу, одним движением. И озадаченно посматривал на Кротова — видно, старался угадать, зачем пожаловало высокое начальство.

— Не очень помешали вам? — спросил Кротов, и начальник треста замахал руками: что вы, что вы…

— Осматриваем помещение, — Кротов обвел глазами заставленный шкафами кабинет.

Лицо хозяина выразило облегчение, и он сразу стал плакаться: теснота, нет удобств, сырость, вот и топить приходится до начала сезона, негде руки помыть, а ведь работают живые люди, а если начальство из министерства приезжает, от стыда глаза сами закрываются. Он зажмурился, показывая, как плотно закрываются от стыда глаза.

— Я его не здесь, а в совхозе «Большевик» принимаю.

— Кого? — спросил Кротов.

— Начальство. Из министерства.

Они опять пошли по комнатам и кабинетам, Дунь сыпал цифрами: метраж, объем, количество сотрудников. И снова — про начальство, которое негде толком принять.

Кротов молчал, и лицо его было непроницаемо. Кира Сергеевна брела за ним сзади и тоже подавленно молчала. Еще час назад, когда ехали сюда, считала: «Кротов не хочет», «Кротов хочет…» Совсем, как Мельник. А Кротов на своем месте делал лишь то, что должен был. Как и она на своем.

Дунь пошел провожать их, стоял под дождем, прикрыв голову газетой, пока они не отъехали, прощально взмахнул пухлой ладонью.

— Как они там сидят в такой духоте? — сказал Кротов, вытирая платком шею. И вдруг засмеялся: — Чем он хотел нас сразить, так это начальством из министерства. — Посмотрел через плечо на Киру Сергеевну: — Заметили, как часто повторял, что начальство вынужден принимать в совхозе?

Кира Сергеевна промолчала. Сейчас — знала она — последует другой, более существенный вопрос.

— Так что же, Кира Сергеевна, как вам понравился подвал?

Она вздохнула. Потом сказала:

— Там надо ломать перегородки и устроить склад.

— Любо слушать такие слова. А трест куда прикажете?

Зачем он издевается, подумала она.

— В школу. Больше ведь некуда.

— Вот то-то. Живые люди работают. И женщины.

Она увидела, что машина свернула к горисполкому.

— В библиотеку не поедем?

— А надо?

Она вспомнила светлые сухие комнаты библиотеки. И зимой там тепло.

— Пожалуй, нет. Хотя там гибнут книги, в том числе и редкие. И негде принимать читателей, которых более трех тысяч.

Он обернулся к ней, спросил удивленно:

— Неужели так много?

Кира Сергеевна покачала головой:

— Это — если не считать детей.

Он долго молчал, поправляя без конца сползавшие тяжелые очки.

Остановились у горисполкома, Кира Сергеевна собиралась выйти, он удержал.

— Знаете, гибнущие книги меня встревожили. Ведь это трагедия, если книги гибнут. И цифра читателей впечатляет.

— Я не в первый раз говорю об этом.

— Да, но… если честно, я считал это красным словцом.

— А теперь?

— А теперь, когда вы сами во всем убедились, согласились со мной и все же повторили цифру и про книги… Что-нибудь придумаем!

Обещания от хорошего расположения духа, подумала она.

— Слова, Матвей Иванович. — И открыла дверцу. Но он опять удержал ее.

— У меня, как у жены мота, всегда есть что-то в загашнике. — Он похлопал себя по карманам, глаза у него стали веселыми, озорными. — Вот тут и тут. К новому году переселяем архив, например.

Кира Сергеевна вспомнила просторные, высокие комнаты областного архива — для библиотеки лучшего и не надо!

— И что же? — спросила она.

— Ну, если три тысячи читателей… Надо проводить конференции, выставки — так?

Она боялась поверить. Боялась показать, как обрадовалась. Мысленно планировала: будет большой читальный зал, свободный доступ к книгам, хорошее книгохранилище…

— Что ж вы молчите, Кира Сергеевна?

Она опустила глаза, сказала сдержанно и холодно:

— Надо посмотреть.

27

В конце ноября задули бешеные северо-восточные ветры, две недели свирепо качали деревья, со старых домов летела черепица, срывались с бетонных опор провода. В комнатах гуляли ледяные сквозняки, занавески отлетали от окон, стыли ноги — не помогали ни огненно горячие батареи, ни электрические обогреватели. К утру ветер затихал, от обледенелой земли подымался холодный белый туман, оседал на деревьях и крышах. Лед становился пористым, мягким, проседал под каблуками, но таять не успевал — к полудню опять поднимался колющий ледяной ветер, сбивал с деревьев тонкий игольчатый пней.

Ленка в садик не ходила, у нее опухли железки, и она, толсто одетая, с завязанным горлом, слонялась по комнатам, капризничала, ничего не ела. Ирина сидела с ней на справке и нервничала, потому что на заводе, как всегда в конце месяца, — аврал, а заменить ее было некем. Целые дни не слезала с телефона — то ей звонили, то сама звонила — и лишь после обеда, когда Александр Степанович приходил и сменял ее возле Ленки, бежала на завод, допоздна пропадала там. Возвращалась усталая, продрогшая, лезла в горячую ванну, отогревалась и чуть не засыпала в ней.

Кира Сергеевна подавала ей теплый халат, укладывала в нагретую грелкой постель и потом всю ночь, просыпаясь, бегала к ним в комнату, укрывала Ленку и Ирину, включала камин. Вставал Александр Степанович и тоже шел в «детскую», получалось, ни он, ни она не спали по-настоящему.

Договаривались в эти «ледяные» ночи дежурить по очереди, но Кире Сергеевне во сне все время слышался детский плач, она вскакивала, бежала к Ленке, Александр Степанович просыпался и тоже бежал.

Измучившись, они шли на кухню — здесь ветер не чувствовался — зажигали газ, грелись горячим чаем. Александр Степанович, как обычно, говорил:

— Иди-ка спать, все утрясется, вот увидишь.

Она теряла ощущение времени, не могла понять, что сейчас: ночь или все еще тянется длинный вечер. Сидела, грела пальцы горячим стаканом, и ей начинало казаться, что все это уже когда-то было, вот так же они сидели на кухне, он говорил те же слова и отсылал ее спать. Словно годы откатились назад, дали ей вернуться в прошлое. И опять вроде там, в детской, спит маленькая Ирина, а сама она — молодая мать, и рядом — человек, который главнее и сильнее ее.

— Как они будут без нас, ума не приложу, — сказала она. И вздохнула. Все еще не верилось, что это произойдет, молодежь отселится, и в доме не будет звенеть голосок Ленки. И тогда, неделю назад, не верилось. Хотя Ирина позвонила ей на работу и сказала, как о деле решенном: их завод к новому году сдает кооперативный дом, кто-то из пайщиков выбыл, Ирине предложили двухкомнатную квартиру, срочно нужен первый взнос. На другой же день Александр Степанович взял в сберкассе деньги, которые сообща копили на машину. На машине настаивал Юрий, Кира Сергеевна не возражала, хотя про себя думала: зачем нам машина — чтоб не отстать от моды? Александр Степанович вообще считал, что скоро пешком ходить станет быстрее, чем ездить на машине. Деньги копили вместе, складывали на сберкнижку Александра Степановича, и Ирина смеялась: «Копим пополам — один рябчик, один конь!»

Денежный пай внесен, а Кире Сергеевне все равно не верится, что они уйдут и дом опустеет. Может ведь что-нибудь случиться. Старые пайщики передумают и вернутся. Или еще что.

— Почему «без нас»? — Александр Степанович долил в ее стакан горячего чаю. — Разве мы собираемся умереть? Мы всегда будем рядом с ними.

Кира Сергеевна посмотрела на мужа. Он прав. В конце концов, все дети когда-то начинают жить отдельной жизнью. Одни раньше, другие позже.

Кухню протянуло быстрым сквозняком, сухо скрипнул паркет под легкими неуверенными ногами. Заглянула Ирина. Кутаясь в халат, сказала низким голосом: