Повсюду на жнивье работали крестьяне. Они переносили снопы со скирд на возы. Издали груженные до отказа возы казались крытыми соломой домами. Тяжелые снопы свисали со всех сторон, скрывая от глаз и колеса и боковые решетки. Солнце стояло высоко на небе и палило немилосердно.

Кузнечики выползали на свет из своих норок и, согревшись в теплом воздухе, заводили свои бесконечные песенки.

В десять часов утра, в самый разгар жары, мы все еще шагали по дороге в Оранон, оставляя за собой тучу густой пыли.

Барабанщики били в барабаны. Пятьсот голосов стройным хором пели одну песнь, у пятисот человек была одна воля, одно желание — поскорее добраться до Парижа и покарать предавшего нацию изменника — короля.

От нестерпимого зноя у всех пересохло горло, но никому и в голову не приходило жаловаться.

В полдень мы пришли в Оранон. Все население городка, с мэром во главе, вышло нам навстречу. Я был горд собою: дорожная пыль толстым слоем покрывала мою спину, плечи, грудь, ноги, лежала на бровях и ресницах. Лихо сдвинув на ухо свою красную шапку, я свирепо вытаращил глаза и запел «Марсельезу» так громко и воинственно, как только мог. Я шел в первом ряду, и мне казалось, что все смотрят только на меня, слушают только мое пение! Мой сосед Сама́ высоко поднял свой плакат и время от времени заставлял целовать его тех, кто не кричал достаточно громко «Да здравствует нация!»

Мэр произнес приветственную речь по-французски. Конечно, никто из нас не понял ни одного слова. Он говорил, говорил и, вероятно, никогда бы не кончил, если бы рябой марселец, по имени Марган, не крикнул ему:

— Гражданин мэр, ты так хорошо говорил, что у меня все внутри пересохло! Да здравствует нация и стаканчик вина!

Все расхохотались и принялись аплодировать.

Мэр тоже рассмеялся:

— Друзья мои, я вижу, что нужно подлить масла в лампы. На площади Триумфальной арки для вас приготовлено доброе винцо и свежий хлеб. Да здравствует нация!

Подкрепившись хлебом и вином, батальон расположился отдыхать под сенью тополей, на покрытой высокой травой лужайке. Я прикорнул рядом с Воклером, не выпуская ружья из рук: я поклялся себе после недавних приключений не оставлять его ни на минуту. Положив голову на походный мешок, я закрыл глаза и моментально заснул.

Мне снилось, что я снова в Авиньоне на празднестве… Звенят бубенцы, хлопает кнут, лошади тяжело дышат за моей спиной. Ай! Чьи-то когти впились мне в плечо. В испуге я проснулся, вскочил на ноги и закричал:

— Воклер! Помоги!..

Верить ли глазам? Я увидел на парижской дороге карету маркиза д’Амбрена!.. Тройка лошадей, коренник и две пристяжные мчали ее во весь опор. Бубенцы звенели, и то и дело раздавалось хлопанье бича.

— Что это? — спросил Воклер. — Что с тобой? Что случилось?

— Гляди же туда? Видишь, это едет маркиз д’Амбрен, а на козлах Сюрто! Гляди же туда, на карету!

— Возможно ли это? — вскричал Воклер. — Ах, если бы мы заметили их немного раньше!

Мой крик разбудил многих федератов. Майор Муассон спросил Воклера, что произошло. Тот напомнил ему о моих вчерашних приключениях и указал на видневшийся вдали столб пыли, поднятый копытами лошадей маркиза д’Амбрена. Но карета, уносившая врагов народа, которые были также и моими злейшими врагами, скрылась в отдалении.

— Досадно, — сказал майор Муассон, — что мы не заметили их вовремя! У них тройка отличных коней, которая могла мы сослужить нам прекрасную службу, — она довезла бы наши пушки до самого Парижа!

Капитан Гарнье приказал барабанщикам бить сбор, и через несколько минут батальон, провожаемый всем населением городка, снова зашагал по дороге к столице Франции.

Солнце уже садилось за горизонт, когда мы подошли к Морна. Что произошло в этой деревне? Почему все двери и ставни на запоре, почему на улицах нет ни живой души, хотя от барабанного боя, пения «Марсельезы», грохота телег с пушками и походной кузницей, казалось бы, мертвые должны были проснуться? Несколько испуганных куриц с кудахтаньем пронеслись по безлюдной улице и спрятались за забором и… больше никого!

— Вот так штука! — сказал Сама́.

Он поднял свой плакат с «Декларацией прав человека» и теперь был искренно огорчен, что некого заставить целовать его.

— Тысяча чертей! Да куда же девались жители этой грязной деревни? — воскликнул Марган, изо всех сил ударяя прикладом ружья в двери домов.

Так мы и прошли через всю деревню, не встретив ни живой души.

Мы безостановочно шагали по пустынной дороге час, другой, третий. Солнце давно закатилось, и сумерки сменились темной ночью. Понемногу в отряде затихли смех, шутки, пение. Умолкнул даже неугомонный Марган, обычно развлекавший весь отряд своим балагурством. В теплом ночном воздухе слышался только топот тысячи ног, скрип колес походной кузницы да стрекотание кузнечиков.

Уставшие от длинного перехода, люди дремали. Внезапно вдалеке, на дороге, мелькнул огонек. Крохотная светящаяся точка не стояла на месте — она двигалась и мерцала то здесь, то там.

— Что бы это могло быть? — спросил барабанщик, шедший впереди отряда.

Каждый высказал свое предположение:

— Это дилижанс.

— Нет, просто карета.

— Это огни святого Эльма[23].

Мы шли и шли, а маленький мерцающий огонек как будто не приблизился ни на шаг. Но в темноте трудно определять расстояния: внезапно какой-то человек с фонарем в руках преградил нам дорогу и дрожащим голосом взмолился:

— Пощадите! Пощадите! Мы добрые патриоты! Сжальтесь над нами, не причиняйте нам зла! Мы сами отдадим вам все, что вы потребуете, все, что вы только пожелаете…

— Кто вы, добрый человек? И почему вы думаете, что мы хотим причинить вам зло? — спросил Сама́.

— Я мэр Пьерлаты. Пощадите меня, и я вам все отдам. Перед своим бегством жители Пьерлаты сказали мне: «Пусть они забирают все, что хотят. Только бы они не сожгли и не разрушили нашего поселка!..» Пожалейте нас, бедняков!..

— За кого ты нас принимаешь, старый дурак? — закричал Марган. Мы все едва удерживались от смеха, глядя на дрожащего мэра, у которого от страха коленки стучали одна о другую, словно трещетки. — За кого ты нас принимаешь? Что мы, убийцы, что ли? Грабители с большой дороги?

— Не сердитесь на меня!.. Кучер кареты напугал до смерти всю Пьерлату. Все жители бежали на острова… Они оставили здесь только меня, своего мэра, с поручением умолить вас не губить деревни…

— Какая карета? — спросил Воклер настораживаясь.

— Карета, которая проезжала здесь перед заходом солнца. Она остановилась на площади всего лишь на несколько мгновений, и кучер, не слезая с козел, закричал: «Скорее прячьтесь, добрые люди! Сюда идут марсельские разбойники. Завтра вы все уже будете мертвы, а ваши дома будут разграблены и сожжены!» Он не прибавил более ни слова, стегнул лошадей кнутом, и они понеслись быстрее ветра.

— Я знаю этого молодчика, — сказал Воклер, обращаясь к майору Муассону, — мы разыщем его в Париже… вместе с его господином…

Марган нетерпеливо прервал его:

— Хорошо, хорошо… А теперь, гражданин мэр, проводи нас к самому плотно набитому погребу. Это все, что нам нужно от тебя.

— Сию минуту, — торопливо согласился старый мэр, видимо, вполне успокоенный.

Он стал во главе батальона и, освещая дорогу фонарем, бодро заковылял вперед, все время бормоча себе под нос:

— Ах, если бы они знали… они не бежали бы на Ронские острова! Они забрали с собой все, что могли, все решительно! Они увезли коз, мулов, ослов, даже кроликов погрузили на телеги! Если бы вы видели, что это было за бегство! Женщины выли, кричали, дети плакали… Они оставили здесь только меня… Я сказал себе: «Мэр ты или не мэр? Если суждено, чтобы тебе перерезали глотку, то ее перережут, но, по крайней мере, ты исполнишь свой долг мэра!»