Как вол послушный или слон рабочий,

И эти двадцать или тридцать строк

Едва-едва я выпрошу у Ночи.

Не выпрошу — так вырву… Карандаш,

Покорный друг видений, льнущий к окнам, –

Еще одни стихи ты мне отдашь,

Что зачинались ямбом пятистопным…

А нужно мне сказать лишь об одном:

О том, что сердце, стиснутое в обруч

Томления, оберегало днем,

И что теперь взошло, как женский образ…

Не назову, не выскажусь ясней,

Не обозначу знаком, цифрой, годом,

Не намекну, не прошепчу во сне,

А зашифрую самым строгим кодом…

…Спасибо, Ночь. Спеши над миром течь

Туманами, огнями голубыми…

А мне, как заговорщику, беречь

Еще Гомеру ведомое имя.

(«…День отошел…Отяжелевший, лег…», 197)

Назначение поэта

Характерно, что у А. Несмелова только карандаш — символ и атрибут поэтического творчества, интимный друг; перо же в его стихах появляется лишь эпизодически (например, в стихотворении «Ночью думал о том, об этом…», 156), а «Чернильницы нет и в помине, /Поэт, у тебя на столе. //А если и есть — юбилея /Сомнительной радости дар, / Когда голова побелеет / И рифмы слабеет удар…» («Моему «Ундервуду», 191).

Проблеме назначения поэта посвящено стихотворение А. Несмелова «В затонувшей субмарине» (сборник «Белая флотилия», 1942), ритмико-семантическим источником которого, несомненно, является «Волшебная скрипка» Н. Гумилева. Проблематика и поэтика — ритмика, строфика, эвфоника, грамматика, семантика обоих произведений, написанных завораживающим своей музыкой 8-стопным хореем с цезурой между 4-й и 5-й стопами, с перекрестными рифмами каждых четырех строк, во многом совпадают. Однако произведение А. Несмелова носит более трагический характер, ибо посвящено судьбе поэта-эмигранта. «Заживо замурованными», по выражению рано ушедшего из жизни талантливого поэта Бориса Поплавского (1903–1935), в эмиграции ощущали себя многие.

Сравним первые строфы произведений обоих поэтов.

«Волшебная скрипка» Н.Гумилева:

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры.

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры. (82)

«В затонувшей субмарине» А. Несмелова: Облик рабский, низколобый отрыгнет поэт, отринет:

Несгибаемые души не снижают свой полет,

Но поэтом быть попробуй в затонувшей субмарине,

Где печать свою удушье на уста твои кладет. (143)

«Субмарина затонула»… «Больше ничего не будет»

К метафорическому определению своего творчества как «затонувшей субмарины» Арсений Несмелов не случайно обратится незадолго до своей трагической гибели в разговоре с харбинской журналисткой Е.А. Сентяниной (матерью Валерия Перелешина): «Неужели вы не видите, что все идет к концу? Больше ничего не будет. И ничего не нужно. Я собирался издать книгу стихов. Бумагу закупил. А вчера отдал бумагу даром. Книг больше не будет. Субмарина затонула» [21].

Предвидения поэта

Это предсказание оказалось пророческим, и сбылось точно так же, как и многие другие предвидения поэта. Одно из них — о судьбе русской диаспоры на Дальнем Востоке, о ее полном исчезновении, о судьбе Харбина:

Как чума, тревога бродит, –

Гул лихих годин…

Рок черту свою проводит

Близ тебя, Харбин!

Взрывы дальние, глухие,

Алый взлет огня, –

Вот и нет тебя, Россия,

Государыня! /…/

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой…

(«Стихи о Харбине», 117–118)

Несмеловская оценка деятельности Петра I в «Стихах о Харбине» («Не Петровской ли закваски /Запоздалый след?», 117) лежит, с одной стороны, в русле славянофильской концепции об особом пути развития и особом предназначении России, а с другой — она вполне укладывается в традицию отечественной литературы революционных и послереволюционных лет, когда подобные оценки можно было найти в творчестве таких, например, поэтов, как Марина Цветаева (стихотворение «Петру», 1920): «Ты под котел кипящий этот / Сам подложил углей! / Родоначальник — ты — Советов…» [22], Максимилиан Волошин (поэма «Россия», 1924): «Великий Петр был первый большевик…» [23].

В течение первого послевоенного десятилетия некогда огромная русская диаспора в Китае исчезла совсем: одни были репатриированы в СССР, другие бежали — в США, Южную Америку, Австралию.

Еще одно пророчество

Другое пророчество Арсения Несмелова — о смерти в тюрьме. В его стихотворении «Моим судьям» — связанное с религиозными убеждениями естественное, не показное отсутствие боязни насильственной смерти. С поразительной точностью поэт предсказал обстоятельства своей гибели:

Заторопит конвоир: «Не мешкай!»

Кто-нибудь вдогонку крикнет: «Гад!»

С никому не нужною усмешкой

Подниму свой непокорный взгляд. /…/

К надписям предшественников — имя

Я прибавлю горькое свое.

Сладостное «Боже, помяни мя»

Выдолбит тупое острие.

Все земное отжену, оставлю,

Стану сердцем сумрачно-суров,

И, как зверь, почувствовавший травлю,

Вздрогну на залязгавший засов.

И без жалоб, судорог, молений,

Не взглянув на злые ваши лбы,

Я умру, прошедший все ступени,

Все обвалы наших поражений,

Но не убежавший от борьбы! (151)

Крестный путь русских поэтов

А. Несмелов умер на полу пересылочной тюрьмы пограничной с Маньчжурией станции Гродеково близ Владивостока. И в этой трагедии — также поразительное совпадение жизненного финала двух поэтов. В написанном за пять лет до гибели «Рабочем» (первая публикация — в 1916 г. в газете «Одесский листок», затем включен в состав сборника 1918 г. «Костер») Н. Гумилев с такой же поразительной точностью, как впоследствии А. Несмелов, предсказал не только сам факт и место, но даже время своей смерти (он был расстрелян 25 августа 1921 г.):

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век… [24]

Верные долгу и христианским заповедям, оба поэта прошли свой крестный путь до конца.

1. Цит. по: Витковский Е. Возвратившийся ветер // «Мы жили тогда на планете другой…» Антология поэзии русского зарубежья. 1920–1990 (Первая и вторая волна). Книга первая. М., 1995. С. 24.