Итак, я тетради прочел…

Но сначала об этом…

О том,

           как в отошедшем году,

           расцветающим летом,

я сидел на скамье на Гоголевском бульваре

и завидовал

          то ли семье,

          то ли просто любящей паре.

«Приехал!» — шептала она.

«К тебе!» — отвечал он.

«Скучал ты? — спросила она.—

                                                Я дни отмечала…

Закончил! — смеялась она. —

                                                    Я в газете видала:

ты строгий стоишь там,

над морем огня и металла.

Ты добрый сегодня, средь этих деревьев зеленых…»

(Неприлично, конечно,

                                      подслушивать шепот влюбленных!)

Радиорупор рассказывал о загранице.

Из-за океана

                           война кулаками стучится.

Фашизм обгоревший

                                     из черного зданья рейхстага,

как вирус,

                  пролез под крыло

                                                    многозвездного флага.

«Опять это самое, слышишь, Алеша? Похоже?»

— «Похоже, — ответил, — так было когда-то;

                                                                                ну что же,

мы этот фашизм

                               на войне изучили недаром!

Мы знаем, что нас он боится…

                                                      Ты помнишь, Тамара?..»

Дымятся костры на Арбате,

                                                 всё в громе и гуле,

лопаты песком сыроватым на площадь плеснули.

На Гоголевском, на Никитском,

                                                     и справа и слева,

взвивается грохот и дым трудового нагрева.

Отброшены в сторону каменные мостовые,

ярко желтеют раскрытые недра земные,

лежат у садовой ограды трамвайные рельсы.

Шпалы вынуты.

                            Кончились громкие рейсы!

Катки расходились туда и сюда, завывая,

всей тяжестью топчут былые дороги трамвая.

А площадь,

                       ладонь раскаленная,

                                                              поле Арбата,

уже засияла широким простором наката.

А дальше пройдись по Москве,

                                                        полети над Москвою —

все улицы ширятся и зеленеют листвою.

Страна наряжается.

                                   Праздничны смелые лица.

К коммунистической жизни

                                                готовится наша столица…

Я задумался —

                       и мечтой уходил постепенно

по лестнице лет,

                               по пятилетним ступеням.

Я вижу —

пришла к коммунизму передовая колонна,

уже в коммунизме идут знаменосцы,

                                                                над ними — знамена…

Серп и молот в колосьях —

                                               герб мира —

                                                                      проносят колонны.

Советский Союз — впереди,

                                                       вослед — миллионы.

В цехах и на поле работа кипит, не смолкая,

высокою целью труда людей увлекая.

Шумят над страной дубравы полезащиты,

от боли защиту нашли,

                                         но больше — ищи ты!

Радиорупор

                         вещает

                                        об атомных бомбах,

фашисты их за океаном копят в катакомбах,

оружьем гремят, готовя грядущие войны.

Соседи мои на скамейке смеются, спокойны.

«Пора на вокзал нам, Тамара».

                                                 — «Алеша, Москва-то!

Двадцать девятое скоро! Октябрь!

                                                          Знаменитая дата!»

— «А вот посмотри-ка —

                                          тетради о юности дальней!..»

— «Что такое?»

— «Записки тех лет,

мой дневник госпитальный…»

В руках у нее негромко раскрылась тетрадка,

лицо заслонила веселая светлая прядка.

А радиорупор: «Эскадры… Дивизии… Атом…»

Шли девушки мимо —

новым, широким Арбатом.

Я думал о юности,

                                 о войне,

                                                  о разлуке,

мне виделись верные губы

                                                     и милые руки,

прощанье мерещилось мне и печальные дети,

потом — возвращение к юности,

                                                        к вам

                                                                 на победном рассвете.

Радиорупор…

Но где же влюбленная пара?

Я ищу их глазами,

                              выискиваю вдоль бульвара.

Зачем они мне? Но я сожалею тревожно.

«Вот, — думаю я,—

                                как странно задуматься можно!»

Я поднимаюсь

                          и замечаю вот эти

тетради,

                    его дневники,

                                             в пожелтевшей газете.

Беру их, бегу, влюбленных догнать бы:

                                                                «Забыли!..»

Ни адреса нет, ни фамилии…

Это не вы ли?

Это не вы написали всё это, ответьте?

Как найду? По какой я узнаю примете?

Это вы, или я, или тот вон высокий прохожий,

на меня, и на вас, и на многих и многих похожий?

Это кто написал?

                              Не знаю я.

В ясном порядке

эти записки сложились,

                                         тетрадка к тетрадке.