И вот он услышал шаги, такие знакомые.

Через сад, вверх по ступенькам крыльца, потом скрип — открылась дверь, и чуть заныло где-то внизу живота.

— Привет.

Какая красивая.

— Привет.

— Они спят?

— Пару часов как.

— Температура?

— Завтра пройдет.

Софья легонько поцеловала его в щеку и улыбнулась. Она не замечала, как рушится мир.

Еще поцелуй, в другую щеку, два раза, как всегда.

Она даже не чувствует, как этот чертов пол ходит ходуном.

— Нам надо поговорить.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

Она еле слышно вздохнула.

— Разговор не может подождать?

— Нет.

— Давай лучше завтра. Я так устала.

— Завтра будет поздно.

Софья поднялась наверх, чтобы переодеться в мягкие штаны и толстый свитер с длинноватыми рукавами. Во всем мире ему, Хоффманну, больше никто не нужен — только она. Жена молча смотрела на него, забираясь в уголок кухонного дивана и ожидая, когда он заговорит. Он хотел приготовить что-нибудь, что пряно пахло бы Индией или Таиландом, открыть бутылку дорогого красного вина и только потом осторожно рассказать обо всем. Но Пит знал: ложь, в которой ему предстоит признаться, станет еще гаже, если замаскировать ее под уютную близость. Он потянулся вперед, обнял Софью, от нее сладко пахло, пахло Софьей.

— Я люблю тебя. Я люблю Хуго. Я люблю Расмуса. Я люблю этот дом. Это дорогого стоит — знать, что кто-то говорит про меня «мой муж», а кто-то — «мой папа». Я не знал, что такое бывает. Я привык, я без этого не смогу.

Софья еще больше сжалась, еще глубже забилась в угол дивана. Она поняла, что свою речь он отрепетировал.

— Софья, я хочу, чтобы ты меня выслушала. Но больше всего мне хочется, чтобы ты досидела до конца, не ушла прежде, чем я договорю.

Он отлично ориентировался в любой ситуации. Если как следует подготовиться, то ситуацию можно контролировать, а кто контролирует ситуацию, тот и принимает решения.

Но теперь…

Ее чувства, ее возможная реакция пугали его.

— Потом… Софья, делай что хочешь. Выслушай меня, а потом делай что хочешь.

Пит сел напротив жены и тихо начал рассказывать историю об отсидке десять лет назад, о полицейском, завербовавшем его в агенты, о том, как он продолжал совершать преступления, на которые полиция закрывала глаза, о польской мафиозной организации, называвшей себя «Войтек», о тайных встречах на квартирах, где происходит ремонт, о том, что все эти годы она высаживала и забирала своего мужа возле несуществующего предприятия, которое он окрестил акционерным обществом «Хоффманн Секьюрити», о фальсифицированном реестре судимостей, базе по лицам, находящимся в оперативной разработке, и тюремной базе данных, в которых он был представлен как склонный к насилию психопат, о том, что одного из якобы самых опасных преступников Швеции должны взять завтра в шесть тридцать утра в бильярдном зале в центре Стокгольма, об ожидающем его судебном процессе и приговоре — несколько лет тюрьмы, о жизни за высокими каменными стенами, которая начнется через десять дней и будет продолжаться два месяца, о том, каково каждый день смотреть в глаза жене и детям — и знать, что они верят тебе, а ты — врешь.

Пятница

Ночью они лежали в постели, стараясь не касаться друг друга.

Там, в кухне, она не сказала ни слова.

Иногда он даже переставал дышать, боясь пропустить не сказанные ею слова.

Теперь он сидел на краю кровати, знал, что Софья не спит, что она лежит там, глядя в его лживую спину. Там, внизу, они распили бутылку дешевого вина; Пит продолжал говорить. Когда он выговорился, Софья просто встала, ушла в спальню и погасила свет. Не заговорила, не закричала; только молчание.

Хоффманн оделся. Он вдруг заторопился прочь из дома, невозможно было оставаться один на один с ничем. Он обернулся, они молча посмотрели друг на друга; потом он отдал жене ключ от банковской ячейки «Хандельсбанка» на Кунгстредсгордсгатан; если она все еще не до конца отвернулась от него, она воспользуется этим ключом. Если он сообщит, что все пошло к чертям, она откроет ячейку, найдет коричневый и белый конверты и сделает то, о чем говорится в написанной от руки инструкции. Он не был уверен, что Софья слушает — у нее был отсутствующий вид. Две маленьких головы лежали на двух маленьких подушках. Пит зарылся лицом в волосы мальчишек, погладил их щеки, а потом покинул дом и спящий район.

Осталось два с половиной часа. Лицо в зеркале заднего вида взятой напрокат машины. Темная щетина на подбородке кое-где с проседью, еще яснее седина виднелась на щеках, он был довольно молод, когда бросал бриться в прошлый раз. Было немного щекотно, поначалу так всегда, и волосы торчком, он чуть подергал их, тоже не особо, жидковаты, чтобы отращивать.

Скоро его арестуют, перевезут в полицейском автобусе в следственную тюрьму Крунуберг, оденут в мешковатые тюремные тряпки.

Хоффманн ехал через рассвет — последняя поездка в поселок к северу от Стокгольма, с церковью и библиотекой, в котором он был меньше суток назад. На площади Аспсоса его единственной компанией были тусклый свет и не знающий куда подуть ветерок — ни сорок, ни голубей, ни даже тех, кто имел обыкновение спать там на какой-нибудь скамейке. Хоффманн открыл небольшое окошко возврата книг справа от входа в библиотеку и опустил туда шесть книг, которые не слишком часто требовали читатели и которые по этой причине держали в хранилище. Потом поехал к церкви с ослепительно-белым могучим фасадом, прошел по кладбищу, погруженному в мягкий туман, и осмотрел башню, с которой открывался вид на одну из самых суровых тюрем Швеции. Взломал массивную деревянную дверь, потом ту, значительно меньшую, с ней рядом, поднялся по проседающим ступенькам и по алюминиевой стремянке к запертому люку, прямо над которым висел чугунный колокол весом не в одну сотню килограммов.

Девять прямоугольных бетонных домиков возле толстой каменной ограды, они еще больше напоминают кубики «лего» своего особого мира, чем когда-либо раньше.

Хоффманн посмотрел на выбранное окно, прицелился из воображаемой винтовки, вытащил из кармана серебристый приемник, наушник-пуговку, точно такой же, какой сейчас лежал в углублении левого поля в «Марионетках», опущенных в библиотечное окошечко для возврата книг. Перегнулся через перила, на миг ему показалось, что он падает, и он одной рукой вцепился в железную перекладину, а другой проверил два передатчика, черный провод и солнечную батарейку — они держались крепко, как следует. Хоффманн сунул приемник в ухо, положил палец на один из передатчиков, немного повозил туда-сюда — в ухе застучало и затрещало. Все работало как часы.

Он спустился вниз, к могилам, расположенным одна возле другой, но не слишком близко, в туман, стиравший смерть.

Лавочник с супругой. Старший лоцман с супругой. Бригадир каменщиков с супругой. Мужчины-звания, и женщины — жены своих титулованных мужей.

Хоффманн остановился перед камнем — серым, небольшим, положенным в память о некоем капитане дальнего плавания. Пит увидел своего отца, по крайней мере — каким он его себе представлял: простой корабль уходит от границы у Калининграда, по нескольку недель пропадает со своими снастями в Данцигской бухте и в Балтийском море, и, пока судно приближается к берегу, мама стоит и ждет, а потом бежит к пристани, в отцовские объятия. Все было не так, мать часто говорила о пустых сетях и долгом ожидании и никогда — о том, как бежала, распахнув объятия, но именно такую картину маленький Пит рисовал себе, когда расспрашивал родителей о жизни в другом времени, и именно эту картину он решил сохранить в памяти.

За могилой не ухаживали несколько лет. На краях надгробия — мох, участок почти весь зарос сорной травой. Вот им-то он и воспользуется. «Капитан дальнего плавания Стейн Видар Ульссон с супругой. Родился 3 марта 1888 г. Умер 18 мая 1958 г.». В семьдесят лет. Этот человек был. Теперь от него осталось всего лишь надгробие, к которому иногда кто-то приходит. Хоффманн держал в руках мобильный телефон — дверцу, соединяющую его с Эриком, которой суждено закрыться меньше чем через два часа. Хоффманн выключил телефон, обмотал пищевой пленкой, сунул в пакет, опустился на колени и руками рыл землю у правого края надгробия, пока не вырыл довольно глубокую ямку Огляделся — но никого больше не было на кладбище в эти предрассветные часы. Хоффманн опустил телефон в ямку, забросал землей и заторопился назад, к машине.