Войска великого князя окружили плотным кольцом Новгород, лишив его жителей всякой возможности получить помощь извне, оставив без продовольствия и дров, так как все поселения вокруг города были сожжены. Народ частью был побит, частью укрылся на болотах, где людей ждала смерть от голода и холода — как раз ударили сильные морозы. Ополчение, которое укрылось за стенами, было малочисленным, тем более свежи были воспоминания о том, как воевода великокняжеский, князь Холмский, побил новгородскую рать на речке Шелони, превосходящую его по численности в шесть раз. Первыми в городе почувствовали голод простой люд, ремесленники, и начались беспорядки, а сторонники великого князя подняли головы, их число значительно увеличилось. Марфа Борецкая с каждым днем теряла единомышленников. Было направлено к великому князю новое посольство во главе с архиепископом Феофилом, которое должно было согласиться на все требования князя — новгородцы лишались всех вольностей, веча, колокола, самоуправления и обязывались целовать на том крест.

В тот день, когда отправилось посольство, Василий вернулся от Марфы Борецкой сам не свой, был бледный как мел. Отослал челядь прочь, остался с Беатой наедине.

— Погибель пришла на нашу голову, — произнес он с отчаянием в голосе. — Ничто нас не спасет. Меня-то есть за что карать — завинил перед князем, ослушался его наказа в Новгород не приходить, крамольные речи вел, новгородцев звал под Казимира — только плахи и достоин… А может, и смерти мучительной… Тебя жаль — он не пожалеет мою жену, не посмотрит, что ты не наших кровей. Если повезет — в черницы пострижет и в дальний монастырь отправит, а то и в темнице будешь гнить…

— Что же делать? — спросила Беата, догадываясь об ответе.

— Бежать надобно. Этой ночью через потайную калитку выйдем к реке, и по льду, если Господу будет угодно… Никому говорить нельзя, даже челяди. Сейчас каждый захочет выслужиться — мою голову на милости Иоанна поменять.

— Куда же мы пойдем? Вернемся в Переяславль?

— Нет, там нас прежде всего искать станут. Пойдем на Киев. Я имею грамоту от Марфы к князю Михаилу Олельковичу — может, чем пособит, хотя и сам он в опале. Не дали ему киевский стол после смерти его брата Семена Олельковича, посадил там Казимир своего воеводу. Вот только бы нам туда добраться!

— А это далече будет?

— Два таких пути, как из Москвы до Новограда. А теперь будем идти пешком, без коней, без саней. Дичь в дороге будем добывать, чтобы прокормиться. Лишь бы из крепости благополучно выйти. Помоги нам, Господи!

— Я пойду соберусь.

— Все уже подготовлено. В сарафане далеко не уйдешь — возьмешь мою одежду.

— Она будет велика мне!

— Ничего, я подобрал — теплее оденешься. Вот еще что: товары я здесь оставляю — их с собою не возьмешь, мы ведь будем без лошадей. Немного серебра есть у меня, немного дала Марфа. То золото, которое у тебя видел, не забудь взять с собой. В пути пригодится — на него не один табун лошадей можно купить!

— Хорошо, — кротко согласилась Беата, хотя подумала противное. — А вот Марфа — как она? Тоже бежать будет?

— Не может она — хворает, да и внук ее, Василий Федорович, слишком мал для такой дороги. Уповать будут на милость Господа Бога нашего и великого князя Иоанна… Иди пока, отдыхай. Как стемнеет, я все в дом принесу, помогу одеться, а там помолимся и тронемся в путь, — и с этими словами Василий вышел из дома.

Поздней январской ночью Василий и Беата тихо вышли из ворот дома и двинулись в направлении городских укреплений, выходящих к реке. Беата чувствовала себя неуклюжей и неловкой в мужской одежде — в портах и рубахе грубого полотна, поверх которой были надеты кафтан и телогрея, а на них светлый овчинный тулуп, мехом внутрь. На голове у нее была беличья шапка, а на ногах — валенки. Так же был одет Василий, он с сожалением поменял удобные ичетыги[11] на грубые валенки, но они не боялись никакого мороза. За спиной у него висели мешок и лук со стрелами, на боку — верная сабля, а за пояс был заткнут кинжал. У Беаты за спиной тоже был мешок с провизией, но значительно меньших размеров. Василий шел заранее намеченным путем, обходя уличных сторожей. Беате было тяжело идти, и она со страхом представляла, какой длинный путь им предстояло преодолеть, — ведь она устала, пройдя всего ничего.

На валу и у его подножия с внутренней стороны горели костры городской стражи и ополченцев. Хотя ночь была безлунная, белый снег, укрывший землю, отсвечивал звездам и костру и легко выдал бы любое постороннее движение. Спрятавшись в тени предпоследнего дома, Василий шепотом велел Беате подождать его здесь, а сам, пригнувшись, растворился в темноте. Беата присела на корточки, чтобы немного отдохнуть и успокоиться.

«Снова бежать! Снова дорога и неизвестность. Господи, почему мне все время надо скрываться, убегать?» — подумала она и тут почувствовала, как чья-то крепкая рука зажала ей рот, а вторая обхватила туловище, обездвижив ее руки.

— Куда это ты собралась, фарязина? — узнала она голос Тихона. — Набедокурили с Васькой и бежать? Нас на погибель оставили? Нет…

Тут Тихон закашлялся, ослабел, руки его бессильно повисли, и он завалился на бок, прямо в снег. Послышался голос Василия, и Беата обернулась.

— Веры у меня к нему не было… Да ладно, впереди все спокойно — пошли, Прасковья.

Он вытер кинжал о тулуп убитого, засунул его за пояс и двинулся вперед, за ним Беата, с замирающим от страха сердцем. Она не чувствовала жалости к убитому Тихону, приехавшему вместе с ними в Новгород и здесь нашедшему смерть. За последние годы она видела столько смертей, что успела привыкнуть к ним, как к чему-то повседневному. Она лишь поражалась тому, что человек, который еще недавно жил, получал всяческие удовольствия, вдруг превращался в ком мяса, и оно через время сгнивало, омерзительно воняя.

Через десяток шагов перед ними вдруг выросла темная фигура, и Беата едва слышно ойкнула от страха. Но незнакомец, видно, их поджидал, он повернулся и пошел вперед. У самого подножия вала прилепилась небольшая избушка, выстроенная для согрева караульных, несущих охрану на валу. Они зашли внутрь. Незнакомец — широкоплечий бородатый мужчина в меховом колпаке, с богато украшенной саблей на поясе, свидетельствующей, что он не из простых, стащил в сторону старую лосиную шкуру, лежащую на полу, и поднял крышку люка, ведущего в подполье.

— Ну, с Богом, Василий Артамонович! Спешите, неровен час, кто-нибудь нагрянет! А это возьми — пригодится! — Мужчина передал Василию странные предметы, перевязанные веревкой.

— Благодарствую, Никита! Авось когда-нибудь сочтемся.

Василий зажег припасенный факел и первым стал спускаться вниз по деревянной лестнице. Беата с опаской ступила на шаткую ступеньку.

«А чего бояться? Если она Василия с его грузом выдержала, то меня и подавно». Погреб был глубокий, и не успела она спуститься до самого низа, как над головой захлопнулась крышка люка.

«Как крышка гроба! А вдруг это западня?» — промелькнула мысль, обдав холодом. Василий, стоя внизу, подсвечивал ей факелом, который рассеивал тьму не более чем на полтора-два шага. Убедившись, что она спустилась благополучно, молча двинулся вперед. Подземный ход оказался с низкими потолками, так что даже Беате пришлось согнуться, а Василию чуть ли не сложиться пополам. Через полсотни шагов он остановился, и Беата с ужасом увидела впереди глухую каменную стену, но Василий, ничем не проявляя панику, стал ощупывать стену. Вскоре ему удалось вывернуть два больших камня, открылся узкий лаз, из которого сразу потянуло морозным воздухом. Василий затушил факел и вылез наружу, затем помог выбраться Беате.

Перед ними виднелась замерзшая, заснеженная река, на противоположном берегу горели костры войска Иоанна. Они продвигались вдоль обрывистого берега реки, прячась в его тени. Идти Беате было трудно, то и дело она спотыкалась о валуны. Сдержала стон, когда поскользнулась, упала и больно ушибла ногу — сразу поднялась и, прихрамывая, поспешила за Василием, который шел не оборачиваясь и успел значительно удалиться.