– Смотри, князь, а это озеро, что видим на скуфети, никак Селигерово! – воскликнул сотник. – Так же изрезан берег, те же холмы, да и сосновый лес на том же месте… Только избушек престранных полным-полно…
– И в самом деле, – согласился князь.
– А вон и Бокан, твой скоморох, плывет в озере!
Действительно, на какое-то время скуфеть перестала показывать Позвиздова потомка, а переключилась на кучку баб, которые словно наперегонки плыли в озере, а среди них ярче всех выделялся лупоглазый коротышка, очень похожий на княжеского скомороха. Неужели скоморохов потомок?
– Откуда у Бокана могло быть потомство? – озадачился сотник. – Шуту не положено.
– Много ли мы знаем про шутов…
Тут Владимир опять рассердился на рамку.
– Уже скоро утро, а ты мне лупоглазого показываешь, подлая! Затем ли ехал полтыщи верст?!
Рамка опять послушалась князя. Картинка с плывущими сразу же убралась. Вместо этого уже на фоне густого кустарника и темных сосен появился Позвиздов потомок с ярко-алой коробочкой в руках, из которой он что-то извлекал палочкой и съедал, судя по работе желваков. «Неужели из таких мисок будут яства принимать через тыщу лет? – сокрушенно подумал Владимир. – Вон, мои дружинники меньше, чем из серебряных блюд, столоваться отказываются. А прямой потомок моей крови палочкой из коробки снедь достает. И не за столом, а утайкой, в лесу, хотя до изб меньше версты. С нечистью возится, разбойник его донимает… Получается, что он вовсе не христианин и не княжич! Вот как будущее время безжалостно разобралось с моим семенем. О горе мне, горе!»
Последующие картинки, которые выдавала скуфеть, все больше и больше удручали великого князя Владимира. Вот баба в штанах, что еще недавно разговаривала с Позвиздовым потомком, лежит во мху бездыханная. Изо рта струится кровь… Убита! А вот опять княжич… Продирается через заросли… И не просто продирается, а спасается! Следом за ним бегут двое! Картинка опять задрожала. Образы размылись. Тут уже ничего не поделаешь, на горизонте за Селигеровым озером проступал рассвет. Владимир помнил по прежним выходам с рамочкой в чисто поле, что с первыми петухами видения в скуфети исчезают. Здесь, на берегу безлюдного Селигерова озера, конечно же, петухам неоткуда было взяться, однако достаточно будет и другого знака – восходящей зари. Как будто нарочно, как будто в помощь, тяжелая низкая тучка на время прикрыла розовую полосу на горизонте, и сделалось совсем темно. Надолго ли?
…У берега те самые двое настигли княжича или как его теперь называть… Княжич раздевается… Что это? Идет по воде! Идет и не тонет! Не погружается вглубь больше колена. Полверсты прошел! Версту прошел. И все так же идет и не тонет! Аки посуху! Владимир заулыбался. Спасибо тебе, скуфеть, которая помогла просмотреть будущее. Вот он кто такой, оказывается, на самом деле, княжеский потомок – Позвиздова ветвь. Пусть не богатырь, пусть не царь, но пророк. А для верующих людей это звание безоговорочно самое высокое.
Владимир облегченно вздохнул, перекрестился и победоносно посмотрел на сотника, который все так же послушно стоял рядом, не смея что-либо вымолвить.
– Видал, во что перерастет моя ветвь через тысячу лет! – с гордостью произнес Владимир, обращаясь к свидетелю ночных видений. – Многие лета безвестности, стыда не прошли даром. Был он и каменщиком, выгребал мусор, унижения от разбойника переносил, лебезил, но все эти жертвы вознесли его и за терпение сделали пророком. Видел?! По воде аки посуху! Слава тебе, сорок седьмой потомок! Благодарю Тебя, Господь! Верю я теперь, что утвердится христианская вера по всей русской земле, а потомок мой по воле Господа новым пророком к людям придет во укрепление заповедей Христовых и любви к ближнему. И еще вот что я понял из увиденного. Через тыщу лет потеряют всякое значение остатки варварских истуканов, потеряется о них память, а вместе с ними уйдет в забытье и скуфеть. А для скорейшего упреждения сего вот что я сделаю. Сразу по возвращении в Киев соберу людей на площади. Прилюдно попрошу прощения и на глазах у всех свою скуфеть разломаю или сожгу. Не нужна она мне более. Горд и спокоен я за Русь и за свое потомство в далеком будущем! А ты, друг мой, когда я буду перед народом в Киеве речь держать, справа от меня встанешь, как и сейчас. Вот какой удостаиваю тебя чести. Как только закончу речь, то дам тебе слово. Скажешь следующее…
Тут князь заметил, как округлились глаза у сотника. Затем, медленно поднимая трясущуюся руку, сотник указал на скуфеть. Князь резко повернулся к рамке и чуть было не выронил ее из рук…
Позвиздов потомок более не шел по воде, аки по суху. А судорожно размахивая руками, плыл…
Восходящая заря широко и уже необратимо продиралась через черную тучу, освещая горизонт. Желтая трава на холме покрылась росой, а над озером закружили чайки в поисках ленивой плотвы, что, поднимаясь за пузырьками к верхним слоям воды, становилась легкой добычей птиц и крупной рыбы. Сосновый лес по-утреннему зашумел. Вдалеке еще дымил угасающий костер.
Последнее, что увидел Владимир в мутнеющем изображении скуфети, так это знакомое лицо невзрачного белесого дядьки с редкими волосами – того самого, который как-то назвал себя «Дважды Владимиром» и который также смотрел ему навстречу через другую скуфеть. По точно такому же соотношению сторон невозможно было ошибиться. Скуфеть в скуфети! «Дважды Владимир» не просто смотрел, но что-то еще и говорил. Затем его сменил еще один владыка с большой головой, узкими плечами и короткими ручками. Потом опять «Дважды Владимир»… Все…
Князь Владимир опустил рамку, через которую уже совсем ничего нельзя было разобрать, и, опустив голову, побрел туда, где вился дымок… К дружинникам…
– А часовню, великий князь… Где будем закладывать часовню? – прозвучал вопрос сотника.
Владимир не ответил. Он медленно шел, глядя на землю, распугивая ящерок и полевых пташек, которые устроили себе гнезда в высохших черепах. Сотник также медленно шел следом.
– Про часовню спросил, княже. Ты, должно быть, не расслышал… Про часовню…
Владимир по-прежнему молчал. У сотника на лбу выступил пот.
«Плохи мои дела, плохи. Получается, и через тысячу лет, вопреки простирающемуся христианству, скуфеть возьмет свое? – лихорадочно рассуждал сотник. – Так, значит, князь не избавит людей от чудодейственной рамочки, а наоборот – сохранит, и перейдет она к владыкам будущего? Так я же опасным для него стану, как много знающий о скуфети и продолжателях его рода… Что-то там было с дальним потомком его крови? С нечистью возился, с разбойником… И какой же он пророк, когда бросился в воду и поплыл?! Как же победит христианская вера на Руси, когда через тысячу лет сохранится и нечисть, и могущественные скуфети?» В последнее время все уверовали в человеколюбие и милость изменившегося Владимира Красно Солнышко. А в какую сторону он теперь изменится, убедившись, что христианство не очень-то и победит? Пожалел Соловья-разбойника за телегу с золотом… Но Соловей-то всем известен, и о княжеской милости будут помнить все… А какая выгода ему щадить малоизвестного сотника, который вдруг стал опасным свидетелем? В лучшем случае отправит от себя подалее, служить на кордоне в половецких степях. Или к болтливым полякам? Если бы…
Он вспомнил слова Владимира: «Приедем в Киев… Постоишь от меня сбоку…» Да какой теперь Киев?! Какие поляки?! Какой сбоку?! Прикажет дружинникам потихоньку задушить по дороге и оставит в лесу. А свою скуфеть сохранит, не сказав народу об этом ни слова. Да и кто будет спрашивать? Он же князь!
Кожаная сума била по бедру впереди идущего князя. Тук-тук. Тук-тук… Сума, а в ней рамочка, которая по-прежнему давала власть и безоговорочное подчинение… любому ее владельцу. Сотник вспомнил, как быстро приучала она народ к нужному образу. Вспомнил случай из не очень далекого прошлого, когда он, сотник, имел право на ношение скуфети. Как-то раз позволил своему сынку рамочку в руках подержать. А тот вдруг возьми да скомандуй через нее: «А ну, батек, отдавай плетку!» И что? Отдал. Безоговорочно отдал… «А теперь, батек, отдавай кошель с серебром!» И что? Отдал кошель с серебром… Одумался и спохватился только тогда, когда мерзавец нечаянно уронил рамочку. С трудом отобрал, мальца отстегал, а скуфеть больше с пояса не снимал… До тех пор, пока Владимир сам не приказал ее сжечь. А приказывая, опять же смотрел через свою знаменитую великокняжескую скуфеть.«Плохи мои дела, плохи. Жизнь, она одна… Не доказано мне, свидетелю ночных видений, что христианская вера единственно истинная. Значит, не доказано, что ждет другая, райская жизнь на небесах. А желанная скуфеть совсем близко… Вон, болтается на княжеском поясе. До дружинников еще почти с полверсты. Трава высокая. Им пока нас не видно…» Сотник не стал придумывать, что скажет дружинникам, когда вернется к костру один. Без князя… «Потом придумаю, сейчас не до этого. Главное, чтобы вернуться со скуфетью. Уж тогда скомандую». Медленно, не нарушая ритма ходьбы, нагнулся, осторожно доставая из-за голенища тонкий стилет… Исподлобья при этом внимательно следил, не потянется ли рука впереди идущего Владимира к короткому мечу, что висит по другую сторону богато расшитого широкого княжеского пояса…