Второй вопрос, который потребовал от командования армии проявления жесточайших требований и повседневного контроля, был связан с ликвидацией, так называемые, «боевых групп».

Дело в том, что на все дивизии и полки наряду с ведением боевых действий возлагались и охранные функции. В связи с тем, что этот вид деятельности поручалось осуществлять решением командиров полков при отсутствии контроля старшей инстанции, то возникало положение при котором в большинстве полков не оказывалось полнокровных батальонов и даже рот. Вместо того, что бы привлечь к охране все подразделения одного мотострелкового батальона, назначались взводы и роты из различных батальонов. Когда же нужно было назначить подразделение для решения боевой задачи, то создавались сводные батальоны и даже роты, которые назывались боевыми группами. Такие действия преподносились даже как развитие тактики общевойскового боя и находили поддержку у некоторых довольно крупных начальников. Конечно, боеспособность таких формирований была ниже чем у штатного подразделения, да и у личного состава не было уверенности в том, что включенные в его состав взвод или рота не подведут в бою. Опыт боевых действий таких отрядов показал, что во всех бедах обвинялись не штатные, а включенные подразделения.

Ликвидация последствий от такого новшества потребовала приложения особых усилий и настойчивости. По непонятным причинам ряд командиров оказывал завидное сопротивление. Приказом командарма при строгом контроле его исполнения была проведена замена подразделений, несущих службу по принципу — один-полтора батальона для охраны, а остальные батальоны в штатном составе для решения боевых задач.

Вообще, на первых порах, создавалось впечатление, что с переходом государственной границы часть офицеров оставила в Союзе все свои военные знания, требования боевых уставов и командирский опыт, а некоторые их поступки и поведение в бою вызывали удивление. Конечно, эта оценка не относится к подавляющему большинству офицерского корпуса.

Из донесений, поступавших в нашу оперативную группу, явствовало, что при боях в «зеленной зоне» подразделения 40-ой армии стали нести большие потери чем это было ранее. С. Л. Соколов приказал мне разобраться в этом вопросе. Выяснив, что один из батальонов 70-ой отдельной мотострелковой бригады проводит операцию по разгрому банды, находящейся в «зеленой зоне» юго-западнее Кандагара, я вылетел туда.

В батальон я прибыл во второй половине дня. Командир батальона… обстоятельно доложил обстановку, свое решение и продолжал уверенно командовать подчиненными. Через несколько часов он обратился ко мне с просьбой разрешить до наступления темноты отвести батальон в исходное положение. Такая просьба меня удивила. Получалось, что задача не выполнена, бой продолжается и, очевидно, его придется вести и ночью. Все эти вопросы я задал ему, но он ответил, что в бригаде есть такие указания штаба армии и это, якобы, позволит снизить потери. Я предложил ему обратиться к комбригу, а тому, соответственно, в штаб армии, с просьбой разрешить ему продолжать выполнение задачи без отвода батальона из «зеленой зоны». Такое разрешение было получено и батальон в течение ночи и следующего дня выполнил задачу, понеся при этом незначительные потери.

Вернувшись в штаб армии, у меня состоялась беседа с автором этой «челночной операции».

— В. Ф., по Вашему указанию подразделения, ведущие бой в «зеленой зоне», к ночи оставляют захваченные рубежи и отходят на исходные позиции, что бы избежать больших потерь ночью. Но утром оставленный рубеж приходится опять брать с боем, а это новые потери. Какой же в этом смысл?

— Виктор Аркадьевич, зачастую под покровом темноты мятежники уходят и с утра нам придется вести бой уже только с прикрытием. Тогда и потери будут невелики.

— Но в этом случае батальон не выполнит задачу и с его командира следует строго спросить, а сделать этого нельзя, так как он не виноват, а виноваты Вы.

— А в чем же моя вина? — удивился В. Ф.

— В том, что Вы приказали ему отойти. Основная цель боя — это разгром противника, а не овладение его территорией. Избранная Вами тактика позволяет противнику беспрепятственно уйти от разгрома и цель боя не достигнута. Овладение территорией в условиях Афганистана — это не самоцель, так как с уходом наших подразделений она будет вновь занята моджахедами, отпущенных Вами. Эффективность такой операции равна нулю, а точнее минусовая, так как цель не достигнута, а потери понесены. Может же быть и так, что ночью мятежники не уйдут, а займут свой исходный рубеж и батальон вынужден будет вновь его атаковать, а к ночи опять отходить на исходный рубеж. Так он и будет двигаться как челнок. Я считаю такую практику, В. Ф., нужно прекратить, а точнее запретить — и она была отменена.

На территории Афганистана мятежники развернули настоящую «минную войну», особенно на дорогах. Для минирования использовались мины итальянского, американского, английского и бельгийского производства, а так же и самодельные мины, фугасы и устройства. Мины устанавливались на путях движения заблаговременно или при приближении войск. Наиболее характерными местами установки мин являлись участки дорог после подрыва, так как восстановление или их обход были невозможны или затруднены. После подрыва мин колонна обстреливалась из всех видов оружия.

К противодействию «минной войне» мы не были готовы в полной мере. Имевшиеся на вооружении общевойсковых и инженерно-саперных частей средства разминирования по своим техническим характеристикам и количеству не обеспечивали требований войск. Основным средством поиска мин оставался, по прежнему, щуп. Только с появлением машины разграждения этот вопрос несколько сдвинулся с мертвой точки, но до конца он, к сожалению, так и не был решен.

Изнурительные марши, тяжелые бои, которые почти всегда заканчивались преследованием мятежников по трудно проходимой местности с враждебно настроенным к нам населением, предъявляли к личному составу наших войск высокие требования. И он их с честью оправдал.

История войн не знает ни одной победы, одержанной войсками без тщательной и всесторонней разведки противника. Во время Великой Отечественной войны разведку называли «глаза и уши командира». Неумение ее вести часто обходится дорогими и неоправданными потерями. Именно ведение разведки явилось ахиллесовой пятой в действиях наших войск в первые годы пребывания их в Афганистане.

Любой из видов разведки опасен, но пожалуй, наиболее опасно ведение наземной разведки. Разведчик идет впереди и первый сталкивается с противником. Результат этой встречи во многом зависит от степени обученности разведчика, его находчивости, хитрости и ума.

Условия для ведения войсковой разведки были весьма неблагоприятны для наших войск. Появление даже небольшой группы советских солдат, а тем более европейцев, сразу же фиксировалось местным населением и становилось достоянием вблизи находящегося (а порой и в самом кишлаке) отряда мятежников. Личный состав разведывательных подразделений не знал местного языка, который был многонационален, а переводчиков в дивизии было 1–2 человека. Поэтому такой способ ведения разведки как опрос местного населения исключался.

Действия советских разведчиков в национальной одежде не скрывало их принадлежности из-за поведения, обращения с населением, не знания обычаев и т. п. Афганская армия фактически саботировала ведение разведки, хотя и имела для этого огромные возможности.

Из многих способов ведения войсковой разведки могли быть использованы только наблюдение, допрос пленных и, пожалуй, засады. Но перечисленные способы могли функционировать в ходе боя, а добыть сведения о местонахождении отрядов мятежников, их составе, намерениях и т. п. с их помощью было нельзя.

Таким образом, наиболее действенными и эффективными оставались агентурная и воздушная разведки от которых армия и получала данные о противнике.

Потребовалось значительно расширить сеть агентуры. Однако подготовленных кадров на месте не было, а их подбор на первых порах не в полной мере соответствовал предъявляемым требованиям.