1911
МАХАЙРОДУСЫ
Корнями двух клыков и челюстей громадных
Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,
О махайродусы, владели сушей вы
В третичные века гигантских травоядных.
И толстокожие — средь пастбищ непролазных,
Удабривая соль для молочайных трав,
Стада и табуны ублюдков безобразных,
Как ваш убойный скот, тучнели для облав.
Близ лога вашего, где в сумрачной пещере
Желудок страшный ваш свой красный груз варил,
С тяжелым шлепаньем свирепый динотерий
От зуда и жары не лез валяться в ил.
И, видя, что каймой лилово-серых ливней
Затянут огненный вечерний горизонт,
Подняв двупарные раскидистые бивни,
Так жалобно ревел отставший мастодонт.
Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей,
И в свалке дележа, как зубья пил, клыки,
Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,
Сгрызали с ребрами хрящи и позвонки.
И ветром и дождем разрытые долины
Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят
Под прессами пластов в осадках красной глины
Костей обглоданных и выщербленных склад.
Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий,
И мне назначила ты царственный удел,
Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи
Огонь немеркнущий металлами гудел.
Не порывай со мной, как мать, кровавых уз,
Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи
И крови красный гул и мозга жирный груз
Сложить к подножию твоих великолепий.
1911
ЧЕЛОВЕК
К светилам в безрассудной вере
Все мнишь ты богом возойти,
Забыв, что темным нюхом звери
Провидят светлые пути.
И мудр слизняк, в спираль согнутый,
Остры без век глаза гадюк,
И, в круг серебряный замкнутый,
Как много тайн плетет паук!
И разлагают свет растенья,
И чует сумрак червь в норе…
А ты — лишь силой тяготенья
Привязан к стынущей коре.
Но бойся дня слепого гнева:
Природа первенца сметет,
Как недоношенный из чрева
Кровавый безобразный плод.
И повелитель Вавилона,
По воле Бога одичав,
На кряжах выжженного склона
Питался соком горьких трав.
Стихии куй в калильном жаре,
Но духом, гордый царь, смирись
И у последней слизкой твари
Прозренью темному учись!
ДОРОЖНОЕ
Взмывают без усталости
Стальные тросы жил,—
Так покидай без жалости
Места, в которых жил.
Земля кружится в ярости
И ты не тот, что был,—
Так покидай без жалости
Всех тех, кого любил.
И детски шалы шалости
И славы, и похвал,—
Так завещай без жалости
Огню все, что создал!
22 сентября 1935, по дороге из Коктебеля
Вот она, Татарская Россия
Вот она, Татарская Россия,
Сверху — коммунизм, чуть поскобли…
Скулы-желваки, глаза косые,
Ширь исколесованной земли.
Лучше бы ордой передвигаться,
Лучше бы кибитки и гурты,
Чем такая грязь эвакуации,
Мерзость голода и нищеты.
Плач детей, придавленных мешками.
Груди матерей без молока.
Лучше б в воду и на шею камень,
Места хватит — Волга глубока.
Над водой нависший смрадный нужник
Весь загажен, некуда ступить,
И под ним еще кому-то нужно
Горстью из реки так жадно пить.
Над такой рекой в воде нехватка,
И глотка напиться не найдешь…
Ринулись мешки, узлы… Посадка!
Давка, ругань, вопли, вой, галдеж.
Грудь в тисках… Вздохнуть бы посвободней…
Лишь верблюд снесет такую кладь.
Что-то в воду шлепнулось со сходней,
Груз иль человек? Не разобрать.
Горевать, что ль, над чужой бедою!
Сам спасай, спасайся. Все одно
Волжскою разбойною водою
Унесет и засосет на дно.
Как поладить песне тут с кручиной?
Как тягло тягот перебороть?
Резать правду-матку с матерщиной?
Всем претит ее крутой ломоть.
Как тут Правду отличить от Кривды,
Как нащупать в бездорожье путь,
Если и клочка газетной «Правды»
Для цигарки горькой не свернуть?
9 ноября 1941, Чистополь
ПРОЩАНИЕ
Не забыть нам, как когда-то
Против здания тюрьмы
У ворот военкомата
Целый день прощались мы.
В Чистополе в поле чистом
Целый день белым-бела
Злым порсканьем, гиком, свистом
В путь метелица звала.
От озноба грела водка,
Спиртом кровь воспламеня.
Как солдатская молодка,
Провожала ты меня.
К ночи день крепчал морозом
И закат над Камой гас,
И на розвальнях обозом
Повезли по тракту нас.
На соломенной подстилке
Сидя рядышком со мной,
Ты из горлышка бутылки
Выпила глоток хмельной.
Обнялись на повороте:
Ну, пора… Прости… Слезай…
В темно-карей позолоте
Зажемчужилась слеза.
Вот и дом знакомый, старый,
Забежать бы мне туда…
Наши возчики-татары
Дико гикнули: «Айда!»
Покатился вниз с пригорка
Утлых розвальней размах.
Поцелуй последний горько
Индевеет на губах.
Знаю: ты со мной пошла бы,
Если б не было детей,
Чрез сугробы и ухабы
В ухающий гул смертей.
И не знаю, как случилось
Или кто устроил так,
Что звезда любви лучилась
Впереди сквозь снежный мрак.
В сердце бил сияньем колким,
Серебром лучистых струй,—
Звездным голубым осколком
Твой замерзший поцелуй!