«А это — хулиганская», — сказала

Приятельница милая, стараясь

Ослабленному голосу придать

Весь дикий романтизм полночных рек,

Все удальство, любовь и безнадежность,

Весь горький хмель трагических свиданий.

И дальний клекот слушали, потупясь,

Тут романист, поэт и композитор,

А тюлевая ночь в окне дремала,

И было тихо, как в монастыре.

  «Мы на лодочке катались…

    Вспомни, что было!

  Не гребли, а целовались…

    Наверно, забыла».

Три дня ходил я вне себя,

Тоскуя, плача и любя,

И, наконец, четвертый день

Знакомую принес мне лень,

Предчувствие иных дремот,

Дыхание иных высот.

И думал я: «Взволненный стих,

Пронзив меня, пронзит других, —

Пронзив других, спасет меня,

Тоску покоем заменя».

И я решил,

Мне было подсказано:

Взять старую географию России

И перечислить

(Всякий перечень гипнотизирует

И уносит воображение в необъятное)

Все губернии, города,

Села и веси,

Какими сохранила их

Русская память.

Костромская, Ярославская,

Нижегородская, Казанская,

Владимирская, Московская,

Смоленская, Псковская.

  Вдруг остановка,

  Провинциально роковая поза

  И набекрень нашлепнутый картуз.

    «Вспомни, что было!»

  Все вспомнят, даже те, которым помнить —

  То нечего, начнут вздыхать невольно,

  Что не живет для них воспоминанье.

Второй волною

Перечислить

Второй волною

Перечислить

Хотелось мне угодников

И местные святыни,

Каких изображают

На старых образах,

Двумя, тремя и четырьмя рядами.

  Молебные руки,

  Очи горе́, —

  Китежа звуки

  В зимней заре.

Печора, Кремль, леса и Соловки,

И Коневец Корельский, синий Сэров,

Дрозды, лисицы, отроки, князья,

И только русская юродивых семья,

И деревенский круг богомолений.

  Когда же ослабнет

  Этот прилив,

  Плывет неистощимо

  Другой, запретный,

  Без крестных ходов,

  Без колоколов,

  Без патриархов…

Дымятся срубы, тундры без дорог,

До Выга не добраться полицейским.

Подпольники, хлысты и бегуны

И в дальних плавнях заживо могилы.

Отверженная, пресвятая рать

Свободного и Божеского Духа!

  И этот рой поблек,

  И этот пропал,

  Но еще далек

  Девятый вал.

  Как будет страшен,

  О, как велик,

  Средь голых пашен

  Новый родник!

Опять остановка,

И заманчиво,

Со всею прелестью

Прежнего счастья,

Казалось бы, невозвратного,

Но и лично, и обще,

И духовно, и житейски,

В надежде неискоренимой

Возвратимого —

Наверно, забыла?

Господи, разве возможно?

Сердце, ум,

Руки, ноги,

Губы, глаза,

Все существо

Закричит:

«Аще забуду Тебя?»

И тогда

(Неожиданно и смело)

Преподнести

Страницы из «Всего Петербурга»,

Хотя бы за 1913 год, —

Торговые дома,

Оптовые особенно:

Кожевенные, шорные,

Рыбные, колбасные,

Мануфактуры, писчебумажные,

Кондитерские, хлебопекарни, —

Какое-то библейское изобилие, —

Где это?

Мучная биржа,

Сало, лес, веревки, ворвань…

Еще, еще поддать…

Ярмарки… там

В Нижнем, контракты, другие…

Пароходства… Волга!

Подумайте, Волга!

Где не только (поверьте)

И есть,

Что Стенькин утес.

И этим

Самым житейским,

Но и самым близким

До конца растерзав,

Кончить вдруг лирически

Обрывками русского быта

И русской природы:

Яблочные сады, шубка, луга,

Пчельник, серые широкие глаза,

Оттепель, санки, отцовский дом,

Березовые рощи да покосы кругом.

  Так будет хорошо.

Как бусы, нанизать на нить

И слушателей тем пронзить.

Но вышло все совсем не так, —

И сам попался я впросак.

И яд мне оказался нов

Моих же выдумок и слов.

Стал вспоминать я, например,

Что были весны, был Альбер,

Что жизнь была на жизнь похожа,

Что были Вы и я моложе,

Теперь же все мечты бесцельны,

А песенка живет отдельно,

И, верно, плоховат поэт,

Коль со стихами сладу нет.

Серым тянутся тени роем,

В дверь стучат нежеланно гости,

Шепчут: «Плотью какой покроем

Мы прозрачные наши кости?

В вихре бледном — темно и глухо,

Вздрогнут трупы при трубном зове…

Кто вдохнет в нас дыханье духа?

Кто нагонит горячей крови?»

Вот кровь; — она моя и настоящая!

И семя, и любовь — они не призрачны.

Безглазое я вам дарую зрение

И жизнь живую и неистощимую.

Слепое племя, вам дано приблизиться,

Давно истлевшие и нерожденные,

Идите, даже не существовавшие,

Без родины, без века, без названия.

Все страны, все года,

Мужчины, женщины,

Старцы и дети,

Прославленные и неизвестные,

Македонский герой,

Гимназист, даже не застрелившийся,

Люди с метриками,

С прочным местом на кладбище,

И легкие эмбрионы,

Причудливая мозговых частиц

Поросль…

И русский мальчик,

Что в Угличе зарезан,

Ты, Митенька,

Живи, расти и бегай!

Выпейте священной крови!

Новый «Живоносный Источник» — сердце,

Живое, не метафорическое сердце,

По всем законам Беговой анатомии созданное,

Каждым ударом свой конец приближающее,

Дающее,

Берущее,

Пьющее,

Напояющее,

Жертва и жертвоприноситель,

Умирающий воскреситель,

Чуда чудотворец чающий,

Таинственное, божественное,

Слабое, родное, простейшее

Сердце!