Но Матиас не мог определить, в какой мере девочка являлась предметом этого спора и шла ли в конечном счете речь о попытке убийства или самоубийства, или просто о несчастном случае. Впрочем, роль невесты не ограничивалась окончательным разрывом (который, возможно, был всего лишь угрозой разрыва); что же касается старшего товарища, который передал подмастерью булочника слова его предполагаемого соперника – немного, по-видимому, их исказив…

Матиас подумал, что в основном моряк упрекает молодых людей в том, что они не договорились утопить девочку. Боясь, что его заподозрят в увиливании от обсуждения Виолеттиных злодеяний и необходимости ее наказания, коммивояжер уже не осмеливался выказать желание уйти. Он даже счел, что уместнее будет принять в разговоре активное участие. Когда хозяин начал расхваливать «эту несчастную мадам Ледюк», ему захотелось рассказать о своем утреннем визите к матери трех девочек; а поскольку он не помнил никаких подробностей относительно будущей свадьбы двух старших дочерей, пришлось импровизировать. Затем он упомянул о своей дружбе с их дядей Жозефом, который работает в городе в пароходной компании. Поведав об их недавнем разговоре на пристани, дальше он, естественно, начал описывать весь свой день целиком. Чтобы успеть на пароход – говорил Матиас – он встал очень рано, потому что весь долгий путь от дома до порта ему приходилось проделать пешком. Он шел быстрым шагом, не останавливаясь. На пристань он пришел немного раньше и воспользовался временем, остававшимся до отплытия, чтобы продать первую пару часов одному матросу с торгового судна. По прибытии на остров ему везло меньше – по крайней мере, сначала. Но в общем он не мог пожаловаться на проведенное им утро – разумеется, благодаря тому, что он тщательно, в мельчайших деталях подготавливал свои поездки. Согласно плану, составленному накануне, он начал с домов в порту; затем, взяв напрокат хороший велосипед, он поехал в направлении Черных Скал, останавливаясь у каждого дома и даже несколько раз отклоняясь от главной дороги, чтобы заехать в каждый из отдельно стоящих домов, если они того стоили. Таким образом на ферме Мареков он продал одну из лучших своих моделей. Все эти переезды отняли у него незначительное время, потому что взятый напрокат велосипед шел прекрасно, ехать на нем было настоящим удовольствием. Сами сделки порой совершались с удивительной быстротой: качество его товара настолько всех привлекало, что стоило ему только открыть чемодан (щелкнуть замком, откинуть крышку и т. д.)… Несколько минут – и все готово. Так, например, было в случае с супругами, которые живут у самой дороги, прямо перед въездом в деревню, у большого маяка. Чуть подальше, в деревенской забегаловке, не успел коммивояжер продать последнюю пару часов, как встретился с другом детства по имени Жан Робен, который сразу же пригласил его разделить с ним трапезу.

Так Матиас пришел вслед за ним к небольшому домику, расположенному немного в стороне от населенного пункта, прямо на берегу моря, в глубине маленькой бухты. Они сразу же сели за стол, не переставая делиться общими воспоминаниями о прошлом и обсуждать изменения – впрочем, немногочисленные, – которые с тех пор произошли в этих краях. После обеда коммивояжер с блеском продемонстрировал свою коллекцию наручных часов, не задерживаясь, однако, сверх меры, поскольку должен был, согласно установленному плану, продолжить свой путь, чтобы вернуться в порт до отплытия парохода – в шестнадцать пятнадцать.

Сначала он завершил систематическое исследование рынка в деревне на Черных Скалах, где ему удалось продать еще несколько пар часов – три из которых купила одна семья – та, что держала бакалейную лавку. Он также разыскал двух рыбаков, с которыми встретился час назад в забегаловке. Один из них купил часы.

Выйдя за пределы деревни, дорога тянулась в восточном направлении вдоль берега, проходя, однако, на некотором удалении от края обрыва, через обдуваемые ветрами холмистые луга, лишенные растительности и домов. Вследствие волнистого рельефа поверхности океан чаще всего был скрыт от взглядов. Матиас ехал быстро, так как ветер скорее подталкивал его, чем мешал. Небо было полностью покрыто тучами. Не холодно и не жарко.

На дороге, не такой широкой и ухоженной, как та, что вела от поселка к маяку, тем не менее было неплохое щебневое покрытие – во всяком случае, довольно удобное для велосипеда. Находясь в этой почти безлюдной части острова – и вдали от больших проезжих магистралей, – она, должно быть, никогда не знала интенсивного движения. Очертания ее в целом напоминали большую дугу, которая доходила почти до самой оконечности мыса, а затем поворачивала обратно к центру. Только на этом последнем участке, начинающемся с прибрежных деревень, которые раскинулись к юго-востоку от поселка, время от времени можно было встретить повозку или старый автомобиль. А на самом безлюдном ее отрезке, со стороны мыса, движение было настолько слабым, что на края дороги местами уже начинали наползать бляшки приземистой растительности, в то время как в других местах, там, где колеса прорезали колею, скапливались кучи песка и пыли, нанесенные ветром. На поверхности дороги не было ни раздавленных жаб, ни раздавленных лягушек.

Не было видно и преграждающей путь теневой линии, поскольку не было ни телеграфного столба, ни солнца. Уже преодолев оставшийся свободным проход между высохшим трупиком и закругленным концом столба, мадам Марек, наверное, прошла дальше, не заметив Матиаса.

В последний момент коммивояжер, должно быть, окликнул ее, чтобы она его узнала. Проявив беспокойство по поводу того, почему он обнаружил ферму закрытой, он перешел к цели своего визита: продаже наручных часов. Именно здесь, на обочине, к нему пришел его первый успех на острове.

Ему захотелось по памяти сосчитать общую сумму, вырученную с момента его прибытия. Значит, сначала была старуха Марек: сто пятьдесят пять крон; затем усталого вида парочка: сто пятьдесят пять крон – то есть триста десять; потом хозяйка кафе: двести семьдесят пять, и триста десять – пятьсот восемьдесят пять… пятьсот восемьдесят пять… пятьсот восемьдесят пять… Вслед за этим шло действие, являющееся не продажей, а дарением: он подарил одну пару позолоченных дамских часов девушке… или женщине…

Действительно, во время этого обеда в доме у Жана Робена присутствовала еще и третья особа. Ей-то Матиас и показал свою коллекцию, поскольку моряк открыто проявил свою незаинтересованность. (Он стоял у окошка и смотрел на улицу.) Коммивояжер положил свой чемоданчик на самый край длинного стола – щелкает замок, крышка откидывается назад, перекладывается ежедневник… – девушка, начавшая уже убирать со стола, подошла к нему посмотреть.

Одну за другой он вынимал картонки из чемодана; ни слова не говоря, она восхищенно смотрела, широко раскрыв глаза. Он слегка отодвинулся, чтобы ей было удобнее их рассматривать.

Поверх черного плеча он увидел, как она ведет пальцем по браслету, сделанному под золото, затем – еще медленнее – по корпусу самих часов, обводя его по краю циферблата. Ее средний палец дважды – один раз в одном направлении, а другой в обратном – очертил по кругу его контуры. Она была маленькая и худенькая, она опускала голову, склоняя шею – под его взглядом – на расстоянии его вытянутой руки.

Он спрашивает, слегка наклоняясь над ней:

– Какие тебе больше нравятся?

По-прежнему не отвечая и не оборачиваясь, она перебирает одну за другой картонки. Круглый вырез платья едва приоткрывает усеянную красными жемчужинами длинную царапину, которая раздирает нежнейшую кожу шеи. Матиас неслышно тянет к ней руку.

Но тотчас же останавливается. Рука опускается. Он не пытался протягивать руку. Маленькая и худенькая молодая женщина еще ниже опускает голову, так что становится видна шея и длинная рваная царапина на коже у ее основания. Крохотные капельки крови, кажется, еще не застыли.

– Вот эти – самые красивые.

После рассказа об истории Виолетты рыбак снова впал в неопределенные – хотя до странности противоречивые – рассуждения о жизни на острове. В частности, каждый раз, когда ему, по-видимому, хотелось проиллюстрировать свои слова какой-нибудь более личной подробностью, она вступала в конкретное противоречие с предложенным высказыванием. Несмотря на это, в целом в его речи – по крайней мере с виду – сохранялась стройная последовательность, так что, слушая вполуха, вполне можно было не заметить встречающихся в ней аномалий.