Метрах в ста, явно со стороны деревни у большого маяка, навстречу Матиасу шла деревенская женщина с продуктовой сумкой. За изгибами дороги и перекрестка она не могла увидеть, откуда идет коммивояжер. Поэтому он с одинаковым успехом мог бы идти прямо из поселка или с фермы Мареков. Зато женщина наверняка заметила его беспричинную остановку, да и сам он по некотором размышлении этому удивился. Зачем он вдруг встал посреди дороги, глазея на облака, одной рукой держа руль велосипеда, а другой – небольшой фибровый чемоданчик? Только теперь Матиас осознал, что до сих пор (и с каких пор?) пребывал в каком-то оцепенении; в частности, он не мог понять, по какой причине, вместо того чтобы ехать на велосипеде, он ведет его за собой не спеша, как будто у него нет никаких дел.

Женщина была уже в каких-то пятидесяти метрах от Матиаса. На него она не смотрела, однако явно отметила про себя его присутствие и необычное поведение. Садиться на велосипед и делать вид, будто тихо и мирно едешь из поселка, или с фермы, или еще откуда-нибудь, было поздновато. А поскольку в этом месте не было никакой, даже самой маленькой горки, чтобы заставить его спешиться, то оправданием для его остановки могла бы послужить только какая-нибудь (небольшая) авария, случившаяся с одним из тонких узлов механизма – например, с переключателем скоростей.

Матиас посмотрел на велосипед, взятый напрокат, который сверкал на солнце, и не спеша пришел к мысли, что иногда такие мелкие неприятности происходят даже с новыми машинами. Ухватившись за руль левой рукой, которая уже держала ручку чемодана, он наклонился и осмотрел цепь. На вид она была в прекрасном состоянии, тщательно смазана, правильно расположена относительно плоскости звездочки. Тем не менее еще отчетливо заметные следы смазки на правой ладони свидетельствовали о том, что ему пришлось по крайней мере раз проверить цепь. Впрочем, можно было обойтись и без этого свидетельства: стоило Матиасу и в самом деле чуть коснуться цепи, как на внутренней стороне крайних фаланг четырех пальцев остались жирные, густые и очень черные пятна, в сравнении с которыми бывшие – к тому же отчасти перекрываемые ими – терялись и тускнели. Матиас добавил еще две поперечные полоски на мякоть большого пальца, доселе остававшегося чистым; затем снова выпрямился. В двух шагах от себя он увидел желтое морщинистое лицо, в котором узнал старуху Марек.

Матиас приехал на пароходе сегодня утром, намереваясь провести день на острове; он тут же постарался обзавестись велосипедом, но пока предложенный ему транспорт не был готов, он, вопреки собственным планам, начал обход с порта. Поскольку ему никак не удавалось продать свой товар – несмотря на умеренные цены и отменное качество, – он принялся старательно заходить во все (почти все) дома, расположенные вдоль дороги, где, как ему казалось, его шансы были наиболее велики. Однако он впустую потерял уйму времени; так что, подъехав к повороту на втором километре – на пересечении дорог, – он вдруг испугался, что не успеет, и счел более разумным ехать вперед, вместо того чтобы сделать еще один крюк на ферму. В довершение всех бед у велосипеда, который он взял напрокат в кафе, плохо работал переключатель скоростей, и…

Старуха собиралась пройти мимо, так и не заговорив. Она посмотрела на Матиаса и отвернулась, как будто не узнав. Сперва он испытал от этого некоторое облегчение, но затем подумал, что, возможно, лучше было бы как раз наоборот – заговорить. Наконец, ему пришло в голову, что, может быть, она намеренно не хочет его узнавать, хотя и не понимал, отчего бы ей было неприятно поболтать с ним несколько минут или, на худой конец, просто поздороваться. На всякий случай он решил вмешаться и заговорить первым, несмотря на то, что как раз сейчас это стоило ему огромных усилий. По крайней мере, так он выяснит, что ему делать. Он скроил некую гримасу, отдаленно напоминавшую подобие улыбки.

Однако теперь привлекать внимание женщины одними только гримасами было поздновато. Она уже миновала многотрудный проход между высохшим трупиком лягушки и закругленным концом телеграфного столба. Скоро она начнет удаляться от Матиаса. Только человеческий голос мог бы помешать ей продолжать путь туда, где она будет еще более недосягаема. Правая рука Матиаса крепко сжала полированный металл руля.

У него вырвалась какая-то скомканная – неразборчивая и ужасно длинная, чересчур резкая для того, чтобы быть вежливой, грамматически неправильная – тирада, в которой тем не менее слышались обрывки главных слов: «Марек», «здравствуйте», «не узнали». Старушка в недоумении обернулась к нему. Ему удалось уже спокойнее повторить основные слова, добавив к ним свое имя.

– Вот оно что! – воскликнула женщина. – А я вас не узнала.

Она сказала, что у него усталый вид, «лицо чудное», – начала она. Во время их предыдущей встречи, более двух лет назад (в прошлый раз, когда она ездила в город к зятю), Матиас еще не сбрил свои усики… Матиас стал возражать: он никогда не носил ни бороды, ни усов. Однако это утверждение, похоже, нисколько не убедило старушку. Чтобы переменить тему, она спросила, зачем он приехал: здесь он вряд ли найдет много сломанных электроприборов для починки, особенно в сельской местности, где люди, практически повсюду, пользовались для освещения керосинками.

Матиас пояснил, что больше не занимается починкой электроприборов на дому. Теперь он продает наручные часы. Он прибыл на пароходе сегодня утром, намереваясь провести день на острове. Он взял напрокат велосипед, который, к сожалению, оказался не так хорош, как о нем говорил хозяин. (Он показал руку, перепачканную смазкой.) Поэтому много времени было потеряно впустую, пока он не подъехал к повороту на втором километре, и когда он…

Мадам Марек перебила его: «И правда, вы наверняка никого не застали дома».

Коммивояжер дал ей выговориться. Она рассказала, что ее невестка уехала на пару недель на континент. Мужу (ее старшему сыну) все утро пришлось провести в поселке. (Двое других сыновей были моряками.) Жозефина по вторникам уходила обедать к родителям. Мальчики возвращались из школы только к половине первого, за исключением самого старшего мальчика, который работал в подмастерьях у булочника и приходил домой лишь к вечеру. У этого явно было не все в порядке с головой: на прошлой неделе…

Матиас мог бы повстречать отца или сына, потому что, вопреки собственным планам, он начал свой обход с порта. Рассчитывая в основном на сельского покупателя, он принялся старательно заходить во все дома, расположенные вдоль дороги. И везде он впустую потерял уйму времени. Он надеялся, что по крайней мере у своих старых друзей Мареков, к которым он ни за что на свете не преминул бы зайти, ему окажут добрый прием; он был ужасно огорчен, когда увидел запертые двери дома, и был вынужден снова отправляться в путь, так и не узнав, как поживает семейство – мадам Марек, ее дети, ее внуки. Он спрашивал себя, что может означать их всеобщее отсутствие в тот самый час, когда все они обычно собираются за обеденным столом. Может, стоило бы обеспокоиться из-за столь непонятного безлюдья?

Настороженным ухом он ловит собственное молчание. Дыхание – которое могло бы его нарушить – прекращается само собой. Внутри – ни звука. Не слышно никаких голосов. Никакого движения. Мертвая тишина. Матиас еще немного приближается к закрытой двери.

Он снова стучит своим широким перстнем по деревянной дверной доске, которая отзывается глухим стуком, как пустой ящик; но он уже знает, что это бесполезно: если бы в доме кто-то был, в такую чудесную, солнечную погоду дверь была бы открыта, да и окна, без сомнения, тоже. Он поднимает голову и смотрит на окна второго этажа; там тоже не видно никаких признаков жизни – не распахнется створка, не всколыхнется приподнятая кем-то занавеска, в глубине комнаты не покажется чей-то неясный силуэт, – в зиянии оконных проемов нет даже смутного осадка или предчувствия, за которым бы угадывалось, будто в их глубине только что исчезла чья-то склонившаяся фигура или что она вот-вот внезапно появится.