Марвин смотрел на него. Он мог бы пройти мимо своей дорогой; в конце концов никому не запрещено разгуливать по лесу. Но почему-то не прошел мимо, а крикнул этому человеку:

– Эй! Как дела?

Человек приветственно поднял руку и помахал, подзывая Марвина ближе.

– Sorry! – крикнул Марвин, показывая на свою правую ногу. – У меня тут на лодыжке такой прибор, он моментально выстрелит мне паралитическим средством в ногу, если я пересеку черту. Здесь так заведено, понимаете?

Кажется, тот понял, потому что стал пробираться вперед, нескладно перешагивая через корни и камни.

– Что, в самом деле так строго? – спросил он, добравшись до Марвина.

– Самое позднее через двадцать шагов завоет сирена. Видимо, это как-то связано с удалением от передатчика. И если меня придется догонять с собаками, то потом минимум две недели я буду сидеть без свежего воздуха.

– Ужасно. – У мужчины было грубое, изрытое оспинами лицо и пышные усы. Марвину показалось, что он его уже где-то видел, но такое чувство у него в последнее время возникало часто. Видимо, действие медикаментов, которыми его здесь пичкали, как уверял доктор Доддридж, его лечащий врач.

Марвин пожал плечами.

– Я думаю, они вынуждены идти на это. Тут есть несколько законченных типов.

– Но вы к ним не относитесь. К законченным типам, я хотел сказать.

– Ну что вы, нет. Да я и не сидел по-настоящему на игле, в любой момент мог соскочить, если бы захотел. – Марвин сорвал былинку и взял ее в рот. Ему казалось, это придаст ему независимый вид. – Это вроде как обязательно для рок-звезд, понимаете? Просто нечеловеческий пресс. Это может доконать, если вы понимаете, о чем я говорю.

Незнакомец хмыкнул:

– Но теперь у вас, кажется, снова все в порядке.

– Да вроде бы. – У него были лишь смутные воспоминания о том, что было с ним раньше. Но он снова все вспомнит, как заверял его доктор Доддридж. – Они тут такое делают! Водолечение, очистка крови от ядов, как они это называют, гипноз, психотерапия – да, меня они уже поставили на ноги.

Во взгляде мужчины таилось что-то подстерегающее, змеиное.

– Тогда почему же вы все еще здесь?

– Понятия не имею. Может, еще не вполне восстановился.

– И вы в это верите?

Марвин недоверчиво посмотрел на незнакомца. Из выреза бордового вязаного пуловера у того выбивалась густая черная шерсть.

– Что вы хотите этим сказать?

– Да вы меня уже поняли. Разве вы никогда не задавались вопросом, что на самом деле стоит за тем, что с вами произошло?

– А что должно за этим стоять?

– Подумайте об этом, – посоветовал ему незнакомец, повернулся и пошел прочь.

– Эй, что это значит? – вспылил Марвин, готовый броситься вслед уходящему. – Не бросите же вы меня так? Кто вы вообще такой?

Мужчина лишь коротко вскинул руку, не оборачиваясь.

– Я еще вернусь. А вы пока подумайте. – И скрылся между деревьями.

Марвину хотелось стереть из своей памяти эту встречу, но, разумеется, до конца дня он только о ней и думал. И среди ночи вдруг вспомнил, откуда знает этого человека.

Средства массовой информации никак не могли освоиться с понятием Всемирный спикер. Даже газеты и телекомпании, принадлежащие концерну Фонтанелли, надолго задержались с этим. Из новостей можно было узнать лишь то, что ожидается избрание всемирного президента. И первые комментаторы, казалось, не были уверены, не сыграл ли с ними кто-то злую шутку.

Им неплохо было бы навести справки в отделе рекламных объявлений. Уже на следующий день практически во всех независимых газетах мира – и даже в некоторых правительственных, где такого никогда раньше не водилось, – появились двухполосные, законно оплаченные объявления, в которых была представлена организация We The People и разъяснялась процедура голосования. Люди во всех частях земли с удивлением узнали, что на должность Всемирного спикера может претендовать любой взрослый, при условии, что он соберет достаточное количество голосов людей, готовых поддержать его кандидатуру, причем лишь половина из этих подписантов может принадлежать его землякам. В пивных и закусочных уже вовсю обсуждалось выдвижение первых кандидатов, тогда как правительства по всему миру еще не успели прийти в себя. Уже на второй день после начала кампании в Нью-Йорк поступили первые заявки. А серия огромных объявлений продолжалась. По телевидению крутили ролики продолжительностью в целую минуту, в самое лучшее и дорогое рекламное время. Повсюду появились логотипы с пятью разноцветными головами – на рекламных щитах, на станциях метро, на обороте билетов в кинотеатры, на бортиках футбольных полей, на автобусах и вагонах и перед каждым фильмом во всех кинотеатрах планеты. На Интернет-сайте We The People можно было узнать, что организация до начала выборов потратит на рекламу больше средств, чем корпорация Coca-Cola за десять лет. Было понятно, что в деньгах We The People не ограничена и готова вложить в разъяснительную работу столько средств, сколько понадобится. Было понятно, что дело задумано всерьез.

Политики высокого ранга были достаточно умны, чтобы по возможности не высказываться по поводу плана Фонтанелли, пока их не спросили. Инстинктивно им было ясно, что тем самым они бы только повысили значимость того, что задумано. Но даже когда их спрашивали, они отмалчивались, уклончиво говорили о праве каждого на свободу выражения мнения и хвалили уже испытанные структуры демократии. Один комиссар Евросоюза, то есть член того могущественного органа, состав которого назначался правительствами европейской унии без всякого участия народа, заявил, что он не видит причин что-либо менять в существующей ныне системе.

Интервью, которое Джон Фонтанелли дал японскому телевидению, было лишь частью его мирового турне, которое он предпринял для рекламы своих намерений. Уже через несколько дней он мог заранее предсказать слово в слово ход любого разговора. Куда он ни приезжал, его собеседники пускались в объяснения, насколько их страна отличается от остальных и насколько у них другая культура, а в итоге задавали ему те же вопросы, что и все остальные.

– Мистер Фонтанелли, – сказал японец атлетического сложения, имя которого Джон забыл сразу же после представления, но сунул в карман его визитную карточку, на всякий случай, – вы действительно верите, что такие страны, как Китай, Ирак или Северная Корея допустят проведение на своей территории свободного и тайного голосования?

Правительство Китая уже дало свое согласие, но он пока не хотел распространяться об этом. Китай нуждался в пшенице; получить его согласие было просто. Куба – другое дело, это действительно был крепкий орешек.

– Правительство, которое не разрешит своим гражданам принять участие в референдуме, – ограничился Джон апробированной формулой, – должно отдавать себе отчет, что тем самым оно лишает себя голоса в обсуждении нового устройства глобальной финансовой системы.

– Станете ли вы оказывать давление на такие правительства? – спросил корреспондент.

Высокооплачиваемый штаб психологов и спичрайтеров выработал на этот ожидаемый вопрос столь же впечатляющий, сколь и ничего не говорящий ответ, но к черту, почему бы тогда Джону было не послать вместо себя магнитофон, а? Соблазн бросить вызов оказался слишком велик. Он вздохнул и с мрачной улыбкой заявил:

– Я вот что хочу сказать: если кто-то все еще думает, что отдельно взятая страна может противостоять влиянию большого концерна, то самое время наставить его на ум.

Прошла целая неделя, прежде чем мужчина появился снова.

Каждый день Марвин ждал его, поглядывая между стволами деревьев, в дождь и холод, но никого не было. Он ходил к прежнему месту, чтобы увидеть следы и удостовериться, что эта встреча ему не примерещилась. И когда неделю спустя он снова пришел туда, мужчина уже поджидал его.