– Довольно далеко до работы, – сказал Джон, когда они миновали Луку, а дорожный щит указывал, что до Флоренции осталось семьдесят восемь километров.

– Мы не так много работаем, чтобы это причиняло неудобства, – улыбнулся патрон. – Тем более что Данте описывает флорентийцев как алчных, завистливых, надменных людей, от которых лучше держаться подальше.

– Тогда почему бы вам совсем не покинуть Флоренцию?

Кристофоро Вакки сделал неопределенный жест.

– Традиция, думаю. К тому же хорошо смотрится на визитных карточках, когда путешествуешь по миру.

Джон кивнул, глядя в окно:

– Тоже причина.

Говорили они немного. Джон забылся от вида тосканских холмов с их виноградниками, фруктовыми садами и белыми виллами, а старик задумчиво смотрел перед собой.

Когда они въехали во Флоренцию, он велел Бенито высадить их на Пьяцца Сан-Лоренцо.

– Отсюда недалеко до офиса, а по дороге я покажу вам некоторые достопримечательности. Не те, что обычно показывают – Пьяцца делла Синьория, Уффици, Дуомо, Палаццо Питти, Понте Веккио, – это стандартный набор. Но его, я думаю, вам необязательно осматривать в субботу.

Джон кивнул. Правильно, сегодня суббота. Его чувство времени еще пока не упорядочилось.

Машина с трудом пробивалась через бесконечные пробки между колоссальными средневековыми фасадами и наконец остановилась перед кирпичной стеной одной массивной базилики. Кристофоро велел Бенито забрать их у офиса в половине третьего, они с Джоном вышли из машины, и «Роллс-ройс» покатился дальше под заинтересованными взглядами прохожих.

Улицы Флоренции были необыкновенно оживлены. Вся площадь перед церковью Сан-Лоренцо пестрила временными торговыми лотками, между рядами которых протискивались толпы туристов, громко разговаривая на всех языках мира, а мимо тарахтели мопеды. Джон старался не отставать от Кристофоро, который явно чувствовал себя здесь как дома и направлялся к памятнику посреди площади.

– Это основатель династии Медичи Джованни ди Аверардо, – объяснил патрон. Ему приходилось кричать, чтобы его слова пробились сквозь уличный шум. – Он жил в четырнадцатом веке, и его сын Козимо был первым из Медичи правителем Флоренции – главным образом потому, что он был богат. Медичи владели тогда самой крупной банковской империей Европы.

Джон присмотрелся к задумчиво сидящей фигуре, к живым чертам его лица. Тонкости рельефа были скрыты под слоем черной патины из выхлопа и пыли, который походил на грязь столетий, хотя, скорее всего, скопился за каких-нибудь полгода.

– Угу.

– Это было году в 1434-м, если я не ошибаюсь. Но умер он в 1464 году, и его сын Пьер, которого называли Подагриком, умер пять лет спустя от этой самой болезни. И власть перешла к его сыну Лоренцо, которому тогда было двадцать лет. Несмотря на молодость, он правил городом так дальновидно, что позднее его назвали Великолепным.

– А, да.

Опять Лоренцо. Джон еще в школе терпеть не мог эти экскурсионные пояснения, но ему некуда было деваться.

– В 1480 году родился ваш предок Джакомо Фонтанелли, – продолжал адвокат, не сводя глаз со статуи, и когда Джон посмотрел на него сбоку, он понял, что все эти давно минувшие события имеют для этого человека такое же значение и такое же отношение к его жизни, как день его свадьбы. – Лоренцо как раз пережил заговор, жертвой которого пал его брат, и воспользовался случаем, чтобы избавиться от своих врагов. И Джакомо Фонтанелли рос во времена расцвета Флоренции – во времена правления Лоренцо Великолепного. – Кристофоро указал в сторону куполов церкви, перед которой они стояли: – Там, кстати, похоронены все Медичи. Заглянем?

– С удовольствием, – кивнул Джон, изнемогая от жары, пыли, шума и сконцентрированного заряда истории. Представить только, что все это происходило до открытия Колумбом Америки…

Они обошли площадь по краю, добрались до входа в капеллу Медичи, заплатили за билеты и ступили в прохладную тишину крипты.

Многочисленные туристы, держа фотоаппараты наготове, невольно приглушали голоса и изучали надписи, перечисляющие разных членов семьи Медичи. Кристофоро указал на последнюю колонну в правом ряду:

– Там покоится последняя из рода Медичи, Анна Мария Людовика. Тут указана дата ее смерти – 1743 год. На ней род Медичи оборвался.

Они стояли молча, вбирая в себя эту тишину и прохладу с затхлым запахом умерших столетий.

– Идемте дальше, в ризницу, – сказал Кристофоро и загадочно добавил: – Там вам понравится.

Они пересекли сумрачную крипту и по короткому коридору дошли до просторного помещения, которое своим великолепием превосходило все, что Джону приходилось видеть в своей жизни. Вокруг высились колонны и подиумы из белого и пастельного мрамора, обрамляя ниши из темного мрамора. Джон поднял голову к куполу, который возвышался над залом, словно небосвод, и забыл дышать. И все это великолепие было лишь фоном для ряда мраморных статуй, которые казались настолько живыми, что в любой момент могли двинуться с места.

– Боже мой, – пролепетал Джон. Он и не знал, что на свете есть что-то подобное.

– Чудесно, правда?

Джон лишь кивнул. Ему показалось дерзостью то, что совсем недавно он отваживался считать себя художником.

– Кто все это сделал? – спросил он через некоторое время.

– Микеланджело, – ответил Кристофоро Вакки. – Это было его первое творение.

– Микеланджело… – Это имя разбудило в нем воспоминания о чем-то далеком, но он не смог бы сказать о чем.

Патрон указал на скульптуру, перед которой остановился Джон. Она изображала мужчину в позе глубокого раздумья.

– Эту фигуру называют Пенсиерозо, – сказал он. – Мыслитель. Она изображает Лоренцо Младшего, внука Лоренцо Великолепного. Его гробница так и осталась незаконченной. – Он указал на нишу у входа. – Лоренцо умер в 1492 году, а его сын Пьер бежал, когда два года спустя в Италию вступила французская армия Карла Восьмого и захватила в том числе и Флоренцию. О Джакомо Фонтанелли мы знаем только, что он со своей матерью уехал из Флоренции, и, наверное, они нашли себе убежище в том же монастыре, где и раньше.

Джон смотрел на скульптуру, и ему показалось, что она дышит. Он заморгал, чтобы прогнать наваждение. Ему было трудно сосредоточиться на пояснениях патрона.

– Этот монастырь еще существует?

– Только в виде руин. Он закрылся еще в конце девятнадцатого века, во Вторую мировую его использовали как склад оружия и разбомбили во время воздушного налета.

Джон шел по ризнице, следя, как перемещаются по скульптурам тени, почти оживляя их.

– Медичи были богаты, но их семья вымерла. Что осталось от их состояния, кроме этих сокровищ искусства?

– Ничего, – сказал Кристофоро Вакки.

– А почему же Фонтанелли и Вакки еще есть? И почему состояние Джакомо Фонтанелли все еще существует?

Кристофоро пожал плечами:

– Никто из этих фамилий никогда не правил, не господствовал, никак не выделялся. Подумайте и о том, что многие Медичи были убиты, по большей части их же родственниками. Состояние Фонтанелли никогда не вкладывалось ни в дела, ни в военные походы, ни в подкуп. Оно просто было само по себе и росло незаметно. Я думаю, что восторжествовала невзрачность.

Офис находился в нескольких кварталах отсюда, в неприметном переулке, если в центре Флоренции вообще что-то может остаться неприметным; этот тоже представлял собой мрачное мощеное узкое ущелье между двумя древними фасадами. Дверь, когда-то покрашенная в темно-зеленый цвет, массивная, выветренная, облупившаяся, рядом ржавая щель для почты с выгравированной фамилией Вакки – вот и все.

– Как же вас здесь находят ваши клиенты? – спросил Джон, пока Кристофоро доставал свою связку ключей.

– У нас больше нет клиентов, которые могли бы нас искать, – ответил адвокат, открывая дверь.

Облезлый фасад здания был лишь маскировкой, как понял Джон, осмотревшись внутри тесного здания. На внутренней стороне двери были автоматические запоры из хромированной стали. Маленькая видеокамера с автоматическим слежением направилась на вошедших, а Кристофоро подошел к коробке, висящей на стене, и набрал цифровой код – не менее чем десятизначное число. Красная лампочка загорелась зеленым. Повсюду на лестничной клетке послышалось тихое пощелкивание: должно быть, отпирались автоматические двери.