– Вы тоже думаете, что он чего-то ждет? – спросила Урсула Фален, встретив однажды вечером Джона в саду – в том конце, откуда было видно море.

Джон пожал плечами:

– Понятия не имею. Надеюсь, не того момента, когда меня озарит гениальная идея об исполнении прорицания.

– Как будто вы верите в это прорицание.

– Но он-то верит.

– Да, я знаю, – она кивнула и стала смотреть в сторону моря. Над берегом висела прозрачная дымка. Близилась осень.

Джон смотрел на нее со стороны. В ней была своя строгая красота. При их первой встрече он этого не заметил. Ему захотелось сделать ей комплимент, но если вспомнить, как он повел себя тогда, при их первой встрече, то лучше было промолчать.

– А вы, значит, изучали архив? – сказал он вместо этого. – Ведь вы хотели написать книгу, насколько я помню?

– Я собиралась, да, – неохотно ответила она, не желая вспоминать об их тогдашней ссоре в канцелярии, и сменила тему. – Кажется, мы стоим как раз перед окном мистера Вакки. Вон то, с плотными шторами, да?

Джон попытался представить себе план дома.

– Вполне возможно.

– Как вы думаете, он нас видит?

– Со своей кровати он видит только небо. – Он подумал о двойном смысле этого выражения. – В некотором роде я ему завидую, – признался он, удивляясь, почему говорит это ей.

– Завидуете умирающему?

– Он умирает с сознанием исполненного долга, для которого была предназначена его жизнь. Хотелось бы такого и для себя. Хотя бы знать свое предназначение.

Кажется, ей это не понравилось.

– Разве у нас у всех не одно предназначение? Просто прожить свою жизнь?

Джон смотрел на высохшие, жесткие травинки под ногами.

– Честно говоря, я не знаю, что это значит.

– Что жизнь не представляет собой ничего сложного. Живешь. Любишь. Смеешься. Или плачешь, если придется.

– Люди делают это уже многие тысячи лет, но если все будет идти так, как идет, то через несколько десятков лет людей вообще больше не будет. – Он покачал головой: – Нет. Это не ответ.

Теперь она посмотрела на него. Глаза у нее были глубокие и темные. Но ему нравилось, как она смотрит на него. Что она смотрит на него.

– Вы много взваливаете на себя.

– Это на меня взвалили. Вместе с безумным количеством денег.

Деньги, которые порабощают весь мир. Но лучше об этом не думать.

– Мне кажется, – сказала она, – я должна вам срочно кое-что показать.

– Ваше удивительное открытие?

– Более чем удивительное. – Она огляделась. – Но для этого нам придется поехать во Флоренцию, в офис Вакки, в их канцелярию.

Он заметил, как все стихло. Только что стрекотали в кустах цикады, но и они, казалось, выжидательно смолкли. Облака на небе тоже остановились, бледные и бездвижные.

– Врач сказал, что еще не скоро, – добавила она.

Джон колебался.

– Рискнуть только из любопытства?..

– Какой тут риск? Все равно каждый умирает в одиночку.

Джон посмотрел на нее, и ему показалось, что он знает ее с незапамятных времен. На глаза у него выступили слезы, и их совсем не нужно было скрывать.

Он еще раз глянул в сторону окна, за которым старик ждал смерти, и его пронзило глубокое согласие. Что бы вы ни сделали, все будет правильно.

– Идемте, – сказал он.

На втором этаже канцелярии царил хаос. Витрины стояли открытыми, бесценные фолианты громоздились небрежными штабелями, на столах лежали раскрытые справочники, словари и горы исписанной бумаги, даже на стенах висели бумажки с датами, внесенными суммами и ключевыми словами по-немецки, которые он не мог прочитать. Должно быть, у нее уже долгое время был доступ к архиву.

– Вот, взгляните сперва на это. – Она достала из витрины с кондиционером книгу и раскрыла ее. – Это одна из счетоводных книг Джакомо Фонтанелли. Тут есть две примечательные вещи. Первое. В пятнадцатом веке в Италии развилось то, что мы теперь называем двойной бухгалтерской записью. Тогда это называлось бухгалтерией по-венециански, и этот новый метод был основой доминирующего положения, которое тогда занимали итальянские купцы. Но Фонтанелли не пользуется им, а ведет своего рода бизнес-дневник, и он скорее бессистемный, мягко выражаясь. Обратите внимание на почерк – нечеткий, с переменным наклоном. Тот же самый почерк, что и в завещании.

Джон смотрел на бледные каракули, сравнивал их с завещанием, которое по-прежнему лежало на своем месте под стеклом.

– Но в этом нет ничего неожиданного, а?

Урсула Фален рассеянно кивнула:

– Это еще сыграет свою роль. Сейчас важно, что такой способ, скажем так, хаотических записей не дает возможности быстро получить представление о фактическом состоянии дел купца. Поэтому долгое время никому не бросилось в глаза, что книги Фонтанелли заканчиваются не тремястами флоринами прибыли, а тремястами флоринами убытков. Если быть точной, я была первой, кто это заметил, и с того времени не прошло и трех месяцев. – Она положила перед ним другую счетоводную книгу, последнюю в ряду, раскрыв ее на последней исписанной странице.

– Убытков? – Джон наморщил лоб, разглядывая цифры. Они ему ни о чем не говорили. Ему оставалось только поверить ей на слово. – Но как же тогда он смог оставить состояние, если его не было?

– Этот вопрос я тоже себе задавала. Поэтому мне пришлось разыскать другие записи Джакомо Фонтанелли – с помощью Альберто Вакки, кстати, которого в этой стране, кажется, знают все и каждый, – сказала она, подняла крышку старинного металлического ящика и достала оттуда несколько таких же древних бумаг. – И в конце концов я наткнулась вот на это. Пункт второй.

Несколько листков, исписанных колонками цифр. Джон смотрел на них, пытаясь понять, что перед ним. Цифры выглядели чужеродно, двойка скорее походила на лежачую волнистую линию…

– Это годы? – вдруг осенило его. – Вот, 1525, 1526… – Он долистал до конца. – Заканчивается 1995 годом.

– Точно! – сказала Урсула. – Это расчет, во что превратится состояние за пятьсот лет, с процентами и процентами на проценты. И обратите внимание на почерк – он строгий, четкий, равномерный. Это мог написать кто угодно, но только не Джакомо Фонтанелли. Как видите, это письмо, которое он получил, должно быть, в 1523 году.

Джон смотрел на цифры, и у него было такое чувство, что его глаза готовы сгореть.

– Это значит?..

– Это были не его деньги, и это была не его идея, – произнесла она страшные слова. – Кто-то другой разработал весь этот план и дал на него деньги.

У Джона зашатался под ногами пол.

– Тот, кто написал письмо? – Он перелистывал, ища конец. – Этот… что это значит? Якопо?

– Якопо, – подтвердила Урсула Фален, – итальянская форма немецкого имени «Якоб». Известно, что Якоб Фуггер при жизни имел обыкновение именно так подписывать свои письма в Италию. Говорит вам о чем-нибудь имя Якоб Фуггер?

– Якоб Фуггер Богатый, – услышал Джон свой собственный голос. Это имя упоминал Маккейн, и он его вспомнил. – Самый могущественный человек, когда-либо живший на этой планете. Вы полагаете, моим состоянием я обязан ему?

Глаза ее превратились в большие, загадочные драгоценные камни.

– Более того, – сказала она. – Я думаю, вы его потомок.

То, как он сидел и смотрел на нее, делало его таким открытым и беззащитным, что ей впору было обнять его. Сейчас она не видела в нем ни капли той заносчивости, какая почудилась ей в первый раз, осталась только притягательность, да такая, что все в ней пронзительно звенело, напоминая ей о Нью-Йорке, о Фридхельме, изменяющем ей с чужой женщиной, о ее безумной ярости. Сколько уже прошло времени с тех пор, а шрамы, оставшиеся от той травмы, еще болели. Болели и сейчас, в присутствии этого мужчины, к которому она чувствовала необъяснимую теплоту, как будто он был тот, кого она долго ждала, кто долго отсутствовал и наконец вернулся.

Но, разумеется, этого не могло быть. Нельзя этому быть. Просто она переволновалась за старого Вакки за эти три недели, изо дня в день видя его угасание. Близость смерти обострила все ее чувства, пробудила голод к жизни… Значит, надо смотреть в оба. Чтобы ее ничто не подхватило и не увлекло.