— А потом он позвонил мне, — сказал падре Тони, — и говорил примерно так: «Тони, Тони, это ты? Слушай, Тони, слушай внимательно. Сегодня к тебе придет девушка, филиппинка. У нее два пупка. Да, два. Ты что, глухой? Когда она придет, пожалуйста, не проси ее читать молитвы и рожать детей!» Ну, я сказал ему, что, даже если женщину попросить родить ребенка, она все равно не сможет по первой просьбе извлечь на свет божий младенца, как фокусник — кролика из шляпы; а если бы даже эта девица и могла такое, я, конечно же, не стал бы просить ее делать это в монастыре святого Андрея. У нас там нет никакого родовспомогательного оборудования, а кроме того, только представьте себе скандальные заголовки в газетах: «Роды в монастыре! Шестерка близнецов появилась на свет в монастыре».
— Смейтесь, смейтесь, — сердито пробормотал Пепе, набив полный рот. — Вам не пришлось пережить того, что я пережил сегодняшней ночью. Я не спал ни минуты.
— Я тоже, — откликнулась Рита, очищая апельсин, — после того как ты, скотина этакая, вытащил меня из постели. А к тому же Элен Сильва, еще одна скотина, всю ночь готовилась в постели к олимпийским играм или чему-нибудь другому в этом же роде. А я была при ней хронометристом. Интересно, как ты ведешь себя в постели, Пепе? Пожалуй, мне полезно это узнать, прежде чем я начну спать с тобой. Да, чуть не забыла — звонила Мэри. Она сегодня устраивает сборище во второй половине дня и приглашала нас всех.
— Мне она тоже звонила, — сказал падре Тони.
— Ты ведь сегодня свободен после обеда, Пепе?
— В честь чего она это затевает?
— Китайский Новый год, а кроме того, Пако нашел работу.
— Мэри становится истеричкой.
— Но, Пепе, что же истеричного в желании пригласить гостей?
— Она занимается пустяками или делает вид, что занимается ими, в то время как надо спасать семью.
— А ты занимаешься пустяками, в то время как надо спасать меня. Ты когда-нибудь справишься с этим салатом? И вообще, по-моему, ты не прав. Если Мэри приглашает гостей, значит, опять все в порядке. Да, я тоже почувствовала, что вчера она была, пожалуй, слишком весела, но это понятно: Пако нашел работу и теперь у Мэри камень с души свалился. Ну и, конечно, она слегка играла, чтобы это видела сеньора де Видаль — она ведь была тут же, в зале. Кофе, Тони?
— Да, пожалуйста, только не надо пирожных. Я стараюсь обходиться без них во время поста. Вы знаете, я бы не возражал встретиться с этой сеньорой де Видаль. Вот с чего мне, наверное, следовало бы начать. А ты что думаешь, Пепе?
— Ты и ее хочешь спасти?
— Думаешь, не справлюсь?
— Чего это вдруг у тебя появилось такое апостолическое рвение?
— Я же говорил — мне стыдно, мне очень стыдно за себя. Я испугался и сбежал от этой девушки.
— Что было очень благоразумно с твоей стороны, — сказала Рита, но падре Тони отрицательно покачал головой.
— Нет, я потерпел поражение. То было мое первое испытание, и я его не выдержал. Теперь я должен разыскать ее и попытаться помочь ей. Думаю, мне надо съездить к Кикай Валеро. Кикай всегда знает, кто где в Гонконге. Ты меня не подвезешь, Пепе?
— Я оставил машину возле салона. Рита захотела пройтись.
— Мы можем все вместе прогуляться пешком до салона, — сказала Рита. — На улице сейчас прекрасно — тепло и солнечно, как весной. Кстати, твой брат ведет себя теперь как влюбленный: принес мне цветы, пригласил на обед и даже похлопал по заду, когда мы поднимались по лестнице.
— Замолчи, Рита, и дай мне кофе.
— Это не тебе. Эту чашку я отнесу старику. Со вчерашнего дня ты что-то стал очень дерзким, тебе не кажется?
Когда Рита ушла, Пепе сказал брату:
— Конечно, мне не следовало посылать к тебе эту девушку, Тони.
— Почему? Потому что я глуп как осел?
— Я вовсе не это хотел сказать. Наверное, мне просто хотелось избавиться от нее, и я все взвалил на тебя.
— Это моя работа…
— Но мне не нужно было впутывать тебя…
— …а я с ней не справился.
— На твоем месте я бы не очень переживал.
— Мне страшно представить себе, как бедняжка мечется сейчас по Гонконгу, взывает о помощи…
— Ну да, бедняжка — в мехах, жемчугах и на «ягуаре»!
— Я думаю, что страдания всегда остаются страданиями, и не важно, ездит человек на «ягуаре» или ходит пешком.
— Послушай, ты, наивный младенец, я готов держать пари, что она сейчас вовсю отплясывает где-нибудь в ресторане и весела, как сто чертей.
— Нынче все веселы, как сто чертей, — подхватила Рита, входя в комнату. — Даже ваш отец. Мой бог, у него сегодня отличное настроение! Как он себя чувствовал ночью, Пепе?
— Я слышал, как он один раз поднялся, но тут же снова лег. И никаких крабов и пыли. Он хотел выйти к завтраку, но я уговорил его остаться в постели.
— Как бы я хотела быть на его месте! Все утро я зевала и потягивалась и еще нескромно грезила о тебе, Пепе, любовь моя. Подай мне плащ. Всякий раз, когда я не высплюсь, мне приходят в голову неприличные мысли. Тони, пожалуйста, отвернись на секунду.
Они шли пешком к салону Риты сквозь угасавший солнечный свет и первые вспышки фейерверка. Все вокруг замерло: смолк шорох листьев на деревьях, неподвижно застыли облака. Там, где кончались сужавшиеся улицы, виднелось море, несколько парусов и скала — словно тщательно нарисованные на фоне неба цветной тушью, совсем как на китайских картинках.
— Мне не нравится это затишье, — сказал Пепе. — Похоже, ночью будет шторм.
На обочине возле салона Риты, позади старенького «остина» Пепе, стоял великолепный «бентли». Братья Монсоны переглянулись, а потом взглянули на Риту. Она кивнула и поджала губы.
— Сеньора де Видаль, — сказала она.
Элен Сильва открывала ставни, когда в салон стремительно вошла сеньора, похожая на сгусток солнечного света: желтое платье, желтая шляпка, через плечо переброшен шитый золотом плащ тореадора. Элен, собравшаяся было зевнуть, от удивления забыла закрыть рот. Уперев руку в бедро, сеньора терпеливо подождала, а потом с улыбкой заметила, что у Элен превосходные гланды.
— О, простите! — воскликнула Элен.
— Но за что, дитя мое? У здоровых девушек должны быть здоровые гланды.
— Простите, что я так на вас уставилась.
— Мне нравятся люди, которые смотрят ртом. Это напоминает мне о поре моего младенчества.
Подумав, Элен решилась сделать сеньоре комплимент и вслух восхитилась ее плащом.
— О, это плащ одного тореадора, с которым я была знакома в Мадриде.
— Он, судя по всему, был невелик ростом?
— Но зато был великим тореадором. Чамакито. Может быть, вы слышали о нем? Он подарил мне этот плащ в день рождения — последний день рождения, который я рискнула праздновать.
— Ах вот оно что… — задумчиво протянула Элен. — Тогда, должно быть, это произошло еще до поры моего младенчества.
Сеньора натянуто улыбнулась и спросила, где Рита.
— Она ушла обедать и будет с минуты на минуту. Вы насчет ширмы?
— Мне бы хотелось взглянуть на нее.
— К сожалению, она у нас не здесь.
— Тогда разрешите мне присесть и подождать мисс Лопес? Мне хотелось бы еще раз послушать, как она рассказывает про эту ширму.
Элен бросилась к дивану и убрала с него свое пальто.
— Спасибо, — сказала сеньора, садясь. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания и продолжайте заниматься тем, чем вы занимались до моего прихода.
— Собственно говоря, когда вы вошли, я зевала, но не думаю, что мне следует теперь продолжать это занятие.
— О дорогая, вы что же, не спите?
— Сплю, но мало. Особенно по ночам.
— Вы замужем?
Элен, выдержав долгую паузу, объявила, что помолвлена.
— Тогда почему, — спросила сеньора, снимая перчатки, — почему вы не узаконите ваши отношения?
К счастью, в этот момент вошла Рита с Монсонами.
— О, я о вас наслышана, падре Тони! Кикай Валеро утверждает, что вы здесь самый модный исповедник. Проходите, садитесь тут, возле меня. Итак, моя дочь надоедала и вам? Какую историю она выдумала на этот раз? О, у моей бедной Конни богатое воображение, но дальше разговоров у нее дело не идет. Надеюсь, вы хорошенько выбранили ее?