“Я” Аронзона (в его вершинных стихах) — это лишь нечто, результирующее из безоглядной смелости речи и чувства и из помянутой “полуулыбки”, из легкой закавыченности сказанного. Индивидуальность поэта и житейский “образ автора” — вещи совершенно разные, не имеющие между собой ничего общего; в шестидесятые этот трюизм осознавался немногими, и в этом одна из причин, по которым Аронзон не был вполне оценен при своей короткой жизни.

Однако в семидесятые годы его имя стало одним из важнейших для ленинградской “второй культуры”. И неслучайно именно в эти годы взаимная подвижность и взаимозаменяемость лица-маски становится одним из важнейших принципов в поэзии Елены Шварц и Сергея Стратановского. Правда, этих поэтов отличают от Аронзона две важнейшие особенности: во-первых, драматургическая, программно полифоническая структура большинства их стихотворений, во-вторых — то, что смена лица говорящего (или изменение степени “закавыченности”, отчужденности речи) у них маркируется не столько грамматикой, сколько смешением лексических пластов. Впрочем, все это может стать темой отдельной статьи, как и язык Олега Григорьева (которого часто сближают с концептуалистами и которым он на самом деле противоположен), и поэтика Олега Юрьева, нацеленная на максимальное раскрытие именно тех возможностей русской речи, от которых пытался уйти Бродский. Ленинградский андеграунд 1970—1980-х годов был, пожалуй, в большей степени погружен в язык и мотивирован языком, чем московская неомодернистская поэзия той поры. Но пути этих поисков были во многом намечены еще ленинградскими шестидесятниками — самыми талантливыми из них.[6]

Виталий Аронзон[7]

ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД. К 40-ОЙ ГОДОВЩИНЕ БЕЗ ЛЕОНИДА АРОНЗОНА

Прошло сорок лет, как не стало Леонида Аронзона.

Удивительное число «сорок»: в русском написании этого числа содержится слово «рок», и сорок лет водил Моисей еврейское племя по пустыне. И привёл в Ханаан.

Почти сорок лет имя Леонида Аронзона было мало известно, кружились вокруг его имени статьи, публикации, мемориальные вечера, документальные фильмы, но в свой «Ханаан» он вошёл недавно.

Практически всё, что им создано за короткую жизнь, опубликовано и, более того, ряд лучших произведений переведён на другие языки. Его творчество получило признание литературного сообщества и читателей: опубликован сборник научных статей и разошлись тиражи его книг.

Сегодня, вспоминая Леонида Аронзона, уместно рассказать о малоизвестных фактах, связанных с трагедией в горах и подвести промежуточный итог судьбы его наследия.

По общему мнению поэтические произведения поэта не только в большой степени посвящены его жене Рите Пуришинской, но и вдохновлены её, а его взросление как поэта происходило под её влиянием. Можно с этим соглашаться или не соглашаться, но Рита была его поэтической музой без сомнения.

Возможно с годами совместной жизни пыл влюблённости ослаб с обеих сторон, и у супругов появились иные предпочтения. Кроме того, необходимость материально обеспечивать семью, а оба супруга инвалиды с мизерной пенсией, заставила ЛА работать на студии научно-популярных фильмов как сценариста.

Кризис ли отношений супругов или сложности осознания этого кризиса, а также смена работы и невозможность опубликовать свои произведения, привели к надлому психики. Это сознавал сам поэт и его близкое окружение. Темы ухода из жизни, поиска и отторжения жизненных стимулов ясно звучат в его стихах.

С появлением работы на киностудии в семье появился некоторый материальный достаток, но одновременно обострилось противоречие между непреодолимой потребностью выражать себя в стихах и вынужденной работой над сценариями. По словам поэта: невозможно эти два дела выполнять хорошо. Это его тяготит, и он решает бросить сценарную работу. Между этим решением и его уходом из жизни всего два месяца.

Так и осталось неизвестным самостоятельно по своей воле ушёл поэт, в горах под Ташкентом, из жизни или случайно выстрелил в себя, неосторожно обращаясь с ружьём. Раненый, понимая, что находится на грани жизни и смерти, поэт просит врача спасти его. Спасти не удалось — не хватило крови для переливания: не случайная гримаса советского здравохранения.

За случайность выстрела говорит и характер ранения и необычно радостный день, предшествующий трагедии. ЛА находился весь день в эйфории от того, что находится среди прекрасных гор, гуляет, любуется любимыми бабочками, катается верхом на лошади и восхищается умелостью и грацией свой подруги в верховой езде.

(последнее стихотворение)

За неслучайнность выстрела говорит беспокойство Риты за состояние ЛА, которая следом за ним вместе с Александром Альтшулером (Аликом) прилетает из Ленинграда в Ташкент и предчувствует трагедию.

Вот несколько строк из двух ташкентских писем Риты к близкой подруге:

9 октября: «…Лёник молчит, а если говорит, то такое, что лучше бы молчал… Самое логичное уехать домой… Лёник вчера и предлагал уехать. …И город, и люди и всё путешествие или кажутся или на самом деле ужасно нелепые и дурацкие…»

12 октября: «…Лёня и Алик ушли в горы, вчера, в воскресенье 11окт., в среду должны вернуться…Лёник в последний день немного отошёл, а может взял себя в руки, как я ему велела. Любезно и настойчиво звал меня в горы, обещая ишака. Но я, имея ввиду его и себя, не согласилась. Хотя боюсь, что в горах с ними что-нибудь случится…»

Очевидно, что ЛА метался между чувством долга и новым чувством.

Незадолго до описываемых событий (примерно два года) постоянным гостем в доме ЛА и Риты стал Феликс Якубсон. После гибели ЛА он несколько лет живёт в гражданском браке с Ритой. Перед началом совместной жизни Феликса и Рита встречаются с нашей мамой и просят её согласия на их гражданский союз, подчёркивая тем самым приверженность к памяти ЛА. Мама, естественно, ничем не выдаёт своего огорчения, понимая бытовую подоплёку ситуации, но переживает неверность Риты: какими бы не были причины заключения нового союза.

В 1983 году после тяжёлой и изнурительной болезни умирает Рита.

Такова была общая картина событий до и после трагедии в горах. Теперь поинтересуемся, что произошло с литературным наследием ЛА.

Незадолго до ухода из жизни Рита решает отправить архив ЛА за границу. Перед отправкой архива она приглашает Владимира Эрля и просит сделать копию архива. Ему помогают Александр Альтшулер и Мила Ханкина. После отправки архива в России остаётся полный комплект копий. Одновременно Рита передаёт друзьям ЛА Эдуарду Сорокину и Вадиму Бытенскому, уезжающим в эмиграцию, комплект перепечаток архивных материалов, такой же (предположительно) комплект она передаёт нашей маме. Позже эти перепечатки я размножаю машинописным способом и переплетаю в пять книг в красном переплёте с тиснением золотом «Леонид Аронзон». Один из экземпляров книги в красном переплёте я подарил Феликсу Якубсону, который как наследник Риты является правообладателем авторского прав ЛА, т. к. Рита не оставила ему копию архива стихов ЛА.

При жизни Риты её попытки опубликовать произведения ЛА не увенчались успехом. Благодаря связям Вадима Бытенского, удалось опубликовать несколько стихов для детей в газете «Литературная Россия» в 1971 г.

Усилиями друзей ЛА в 1975 году был организован литературный вечер посвящённый памяти ЛА, на вечере присутствовала Рита и наша мама. Имеются аудио записи выступлений на вечере и подробный отчёт в приложении к журналу «Часы». Том с этими материалами Владимир Эрль подарил мне незадолго до моего отъезда в эмиграцию в 1992 году.