В. Курочкин в рассказе «Именной торт», рассказе, который по теме мог бы быть отличным, если бы тему решал мастер, впал в ложный, деланный, фальшивый тон. И тема была испорчена.

Рассказ ведется от лица кока (повара) подводной лодки. Рассказ сразу же начинается с чужого, более высокого (или более низкого) голоса: «Коли разговор, ребята, будет между нами, то, конечно, порассказать можно кой о чем. Я, братки, вот вам честное слово, никогда не любил излишней болтовни, особенно там, на флоте».

Но кок врет. Из рассказа выясняется, что кок — большой болтун, во-первых, и говорит он, во-вторых, потому, что излишне начитался Н. В. Гоголя (читал, он, правда, немного — преимущественно или исключительно лишь одну вещь — про Рудого Панько из «Вечеров на хуторе близ Диканьки») и Всеволода Вишневского. Кок не виноват, что у него такой странный вкус, совмещающий Гоголя и Вишневского: виноват автор, слабо знающий поваров подводных лодок.

Но кок, судя по автору, продолжает рассказ. Он говорит: «Стыдно признаваться, ребята, но ведь вы на то и друзья, чтобы знать все. Не вам ли я дал с самого начала слово рассказать кое о чем».

Но что же это, то «кое-что», о чем хочет рассказать кок?

Вот что. «Как увидишь, что командир ходит, словно у себя в квартире, в кителе, волосы ежиком, ну и вся печаль сразу проходит. Да ты брось это мне, Степа, говорить: — „ой-ли?“ Пустое это слово. Уж коли говорю тебе я, так знай, что это правда!»

Что же это за правда?

Вышел наружу (когда лодка находилась в надводном плавании) Ваня Калашников, один из электриков лодки. «Лодку подбросило и снова завалило набок. А через весь нос огромная волна прокатилась. „Ой, пропал, — думаю, — Ваня, смыло парня“. Нет, гляжу, на месте Калашников. Руки только скрючились у него, слишком он напряженно за леер уцепился. Потом повернулся он и к рубке быстро-быстро засеменил, не выпуская из рук веревки». «Вижу, не выдержал Калашников мужской марки так, как это полагалось бы. Случилось с ним, ребята, непредвиденное несчастье».

Короче говоря, парень от непривычки и от большой волны испугался, струсил. Командир узнал об этом случае и начал перевоспитывать Ваню Калашникова. Командир хотел, чтобы Ваня стал храбрым моряком. Намерение командира правильное, но между Ваней и командиром все время находится неистовый смельчак — кок, который, по мнению автора, и помогает, в конце концов, струсившему Ване перестроиться в отважного моряка.

Тема рассказа — хорошая. Эта тема — простая: о том, как оробевших, непривычных к морю людей надо приучать к новой работе. Против такой темы ничего нельзя сказать. Но против способа Рудого Панько, которым излагается эта тема, сказать можно многое. Изложение рассказа все время идет, как мы сказали, от лица кока, который говорит неприсущими ему словами автора. Если у Гоголя Рудый Панько был немного хвастун, а больше насмешник, и автор, Гоголь, ясно определил его характер, то у Курочкина его кок идет как бы за героя, тогда как этот повар производит лишь неприятное впечатление патетического кашевара. Например: «А еще позднее произошло, братки, следующее происшествие… И вот как-то раз, ночью… волна неудачно подхватила нас и сбросила со своего гребня вниз. Это было бы сущим пустяком…» Никакой настоящий моряк, даже кок, не будет так говорить. Это говорит «сухопутный» автор.

В конце рассказа Ваня Калашников превращается в храброго моряка. Но, откровенно говоря, он и трусом-то не был; просто человек содрогнулся однажды от крена и большой волны. Отсюда и вся тема рассказа. А кок сделал из того, что его товарищ оказался более впечатлительным и более искренним человеком, чем он сам, целую эпопею для хвастовства перед теми, «кто на море не бывал, тот и страха не видал».

«Так вот он каков, этот мой приятель Ваня Калашников», — говорит в заключение повар в своей деревне. — «Честное слово, я не трепач, но рассказать об этом друзьям, по-моему, нет греха. Не сходить ли нам теперь, ребята, на посиделки?.. А то что же: приехать в отпуск и не потанцевать с дивчатами. Не гоже это, по-моему! А что, не вышла здесь еще замуж эта рыженькая, Анюта, кажется?»

Отвечаем этому коку: он — трепач, потому что затеял длинную болтовню из обычного переживания человека, Вани Калашникова, танцевать с ним Анюта не будет — она давно замужем (ожидать ей такого человека, как кок, не было никакого смысла).

За исключением одного, все разобранные нами рассказы еще раз показывают, к чему приводит небрежное отношение авторов и редакции к серьезным, важным темам. Сообщаем свой совет двтору рассказа: если требуется показать, как из обычного человека получается герой, не обязательно нужно прибегать к помощи любого повара.

Худое произведение

(По поводу сборника начинающих писателей Красноярского края)

В предисловии от издательства сказано, что «настоящий сборник является первой попыткой отображения жизни края и показа его литературных сил».

Посмотрим же, какие литературные силы начинающих писателей нам показаны.

Первым произведением в сборнике напечатана пьеса Алексея Сысоева «На перегоне».

Это художественное произведение заслуживает особого и отдельного рассмотрения изо всего сборника. Сейчас увидим, почему это так.

Старый путевой обходчик Захар Петрович Бодров идет по линии, по своему участку. Бодров — аккуратный, хорошо одетый, сытый, довольный, бдительный старичок. Увидев на железнодорожном полотне разросшийся осот, он сейчас же его уничтожает прочь, как и полагается по инструкции. Мало того, Бодров сейчас же делает, исходя из этого сорняка, социальное умозаключение: «Ишь ведь прет-то!.. Вот ведь— вредное существо, а на порядочном месте поселился… так вот и поганый человечишко, мразь там всякая, примостится и начинает пакостить… портить нам, вроде этого сорняка. С корнем выворачивать надо, чтобы духу не было… Сорную траву — прочь с дороги!»

После этой реплики Бодров сразу же встречается с сорняком в человеческом образе — с другим, соседним, путевым обходчиком, Тарасовым. Тарасов, поскольку он, очевидно, подлый человек, одет в старый зипун и опорки, гаечный ключ у него болтается на веревке, и работает Тарасов небрежно, вредительски. Бодров поучает соседа и похваляется перед ним. В разговоре Тарасов пугает Бодрова старостью: «Вот подожди, старость придет. До гробовой доски обходчиком держать не станут». Но Бодров не боится: «Зачем ты меня старостью пугаешь?.. В царское время, при моих годах, я бы давно ноги протянул, а теперь вот, себе поживаю, толстею, да — хи-ха-ха — жирею, — гляди — ремень короток стал, на последнюю дырку захлестываю… Нет, ты я вижу, гордости не чувствуешь».

Затем появляется Крылов, начальник политотдела. Этот человек, в изображении автора, подобен самодействующей беспрерывной инструкции. Крылов говорит: «Руководить народом нужно… воспитывать… почаще сюда на перегон заглядывать… Здесь (подчеркнуто), на перегоне, должна быть вся работа сконцентрирована… Здесь люди, здесь поезда…» Немного погодя Крылов жмет руку Бодрову и заключает: «Как вижу, большевистским духом живешь».

Все эти изречения Крылова, однако, бесполезны, потому что руководить народом он не умеет, народа своего не знает и заглядывает он на перегон или нет — в том проку нет: два врага народа находятся тут же при нем — это Тарасов и начальник дистанции Каверин. Но Крылов их обнаружить не может, потому что он занят лишь собственным сомнамбулистическим бормотанием: «надо, пора, почаще, за путем надо смотреть» и т. п. Если нужно было создать отрицательный тип руководителя, то в лице Крылова автор сумел до некоторой степени изобразить такой тип, хотя намерения автора были прямо противоположны полученному результату. Если автор думал в образе другой «положительной личности», Бодрова, сотворить тип героя, живущего большевистским духом, то нельзя давать ему столь пошлой самохарактеристики, как: «а теперь вот себе поживаю, толстею, да — хи-ха-ха — жирею».

Автор, видимо, молод и литературно неопытен, поэтому он сам не отдает себе отчета в том, что он делает. В противном случае нам пришлось бы сказать, что автор нарочно, то есть намеренно, написал образ советского рабочего Бодрова как сытого, полнеющего, недалекого пошляка, а начальника политотдела — как граммофонную пластинку в сапогах и в шинели. Но мы далеки от этого утверждения, мы далеки от подобного обвинения автора. Повинны здесь, по нашему мнению, другие лица и обстоятельства.