Приоткрыв дверь, выглядывает Анюта. Череватов замечает и манит ее к себе.
Существо, ребенок, милое дитя, подойди ко мне! Ну, пожалуйста! Шурочка, Наташа, Анюта, Муся, Лизочка, Клавочка, Нинка! Ну, пожалуйста, ко мне, прошу вас!
Анюта, робея, не сразу приближается к Череватову. Череватов осторожно и робко гладит головку девочке.
Занавес
Ученик Лицея
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Пушкин Александр — поэт, ученик Лицея.
Арина Родионовна — няня поэта.
Пушкин Василий Львович — дядя поэта.
Ольга Сергеевна — сестра поэта.
Чаадаев Петр Яковлевич — друг Александра, гвардейский офицер.
Жуковский Василий Андреевич.
Даша, Маша — крепостные девушки в людской Ольги Сергеевны.
Пущин Иван, Кюхельбекер Вильгельм, Дельвиг Антон — друзья Александра, ученики Лицея.
Энгельгардт Егор Антонович — директор Лицея.
Карамзина Екатерина Андреевна.
Державин Гаврила Романович.
Петров Захарий — гвардейский офицер, адъютант коменданта Царского Села.
Фекла.
Фома — сторож в Лицее.
Посол датского короля.
Знатная дама с усами.
Музыкант со скрипкой.
Варсонофьев — офицер.
Лакей в доме Ольги Сергеевны.
1-й преподаватель Лицея.
2-й преподаватель Лицея.
Генерал Савостьянов Геннадий Петрович.
Ямщик Кузьма.
Конвойный солдат.
Кухарка в доме Ольги Сергеевны.
Публика на экзамене в Лицее.
Первое действие
Людская в доме сестры Пушкина, Ольги Сергеевны, в Петербурге. Убранство простое, почти крестьянское, как в русской избе, и по этой причине уютное и милое. Стоит зима; окошко в морозном узоре; за окошком метель. Дверь, выходящая в сени, заиндевела.
Старая няня Ольги и Александра Пушкиных, Арина Родионовна, сидит на скамье, дремлет и вяжет: «И медлят поминутно спицы в ее наморщенных руках». Возле няни сидит Маша, отроковица-подросток, живущая в доме Ольги Сергеевны; рот ее открыт, большие глаза ее серьезны, печальны и внимательны, она точно прислушивается. И в самом деле: слышно дыхание метели за окном, а издалека, из внутренних покоев, слышатся человеческие голоса и звуки музыки.
В доме Ольги Сергеевны семейное торжество: день рождения хозяйки. В доме, должно быть, гости. И няня, Арина Родионовна, прислушивается; потом, зевнув, крестит рот и опять медленно вяжет спицами, словно бы дремля, а на самом деле бодрствуя и понимая все, что совершается вокруг, вблизи и вдали.
Со двора входит Даша (она чуть старше Маши), черная кухарка, с вязанкой дров; она бросает дрова на пол возле русской печи.
Арина Родионовна (Даше). Чего ты так — ногами шумаркаешь, дровами гремишь: все броском да рывком!
Даша. А чего, бабушка? Я ничего!
Арина Родионовна. Полы-то крашеные, господа за них деньги платили, а ты их обиваешь.
Даша. Я больше, бабушка, не буду.
Арина Родионовна. Не надо, умница.
Даша. Не буду, бабушка, я тихо буду.
Арина Родионовна. Да, то-то! А то как же!
Маша. Дашка, засвети огонь в печи. На дворе люто.
Арина Родионовна. И то, Даша. Ишь, студено стало.
Даша. Сейчас, бабушка, я сейчас, — я втупорже печь засвечу.
Маша. Огонь ведь добрый, он горит! Я его люблю!
Даша заправляет русскую печь березовой корой и запаливает ее огнем. Кора вспыхивает, свет из печи играет на полу, на стенах, отсвечивает на потолке, — людское жилище преображается как в волшебстве. Из господских горниц явственно доносится музыка — вальс, простая мелодия восемнадцатого века. Даша снимает валенки, остается босая и оттопывает такт вальса большими ногами, вольно размахивая руками.
Маша. И я хочу! И я хочу так топать и руками махать!
Арина Родионовна. А чего же! Встань да спляши!
Маша. А я боюсь! Мне стыдно, бабушка!
Арина Родионовна. Кого тебе стыдно-то? Господ тут нету. Я тут с тобою. Не бойся никого, чего ты…
Маша. А я ведь дурочка!
Арина Родионовна (поглаживая головку Маши). Кто тебе сказывал так, сиротка моя, — души у того нету.
Маша. Люди, бабушка, говорят. Они знают.
Арина Родионовна. Люди говорят… А чего они знают? Они сами по слуху да по испугу живут. Ты погляди-ка на батюшку, на ангела нашего Александра Сергеевича: разумный да резвый, и славный какой, и ничего как-есть не боится, — как только земля его держит! Господи, сохрани и помилуй его, сколь страху за него я терплю!
Маша. А ты любишь его, бабушка?
Арина Родионовна. И-и, детка моя малая: усну — забуду, усну — забуду… Я и живу-то одной памятью по нем да лаской его. Хоть он и при матери своей рос, да не близко, а у меня-то возле самого сердца вырос: вон где!
Маша. И я его люблю!
Даша. И я!
Арина Родионовна (как бы про себя). И вы, и вы!.. Все вы его любите, да кто его сбережет!.. Вам-то он в утешение, а мне — в заботу…
Маша. И мне в заботу! (Она живо, с улыбкой на лице, спрыгивает со скамьи). Я ему огня нарву, он цветы любит! (Она пытается сорвать отраженный свет из печи, волнующийся на полу и на стене; ей это не удается, она видит — руки ее пустые; тогда Маша бросается в устье русской печи, хватает там руками огонь, вскрикивает от боли, выскакивает обратно и мечется посреди людской). Огонь, огонь! Стань добрый, стань добрый, стань цветочком! Я сгораю — не мучай меня!
Даша берет деревянную бадейку с водой и враз окатывает Машу.
Даша. Ништо, небось потухнет.
Арина Родионовна. Аль вовсе сдурели! Дашка, потри ей ледышкой жженые пальцы, боль и пройдет, да одежду сухую надень на нее, — глянь-ка, за печью висит. Эка, резвые да бедовые какие!
Даша босиком выметывается за дверь за ледышкой, сейчас же возвращается обратно и уводит Машу с собою за печь. Отворяется дверь, что ведет в господские горницы, появляется Василий Львович Пушкин, дядя Александра. У него книга под мышкой.
Василий Львович (к Арине Родионовне). А где же, где тут, где, — где юноша-мудрец, питомец нег и Аполлона?
Арина Родионовна (вставая и кланяясь в пояс). А никого тут нетути, батюшка Василий Львович, и не было никого.
Василий Львович. Как — нету? Как — не было никого? Так вы же, вы-то здесь, Арина Родионовна!
Арина Родионовна. Так мы кто, мы люди, батюшка Василий Львович…
Василий Львович (перебивая). Мне и надо людей, мне и надобно вас, дорогая наша
Арина Родионовна. (Целует ее в голову). Вы старшая муза России — вот вы кто!
Арина Родионовна. Не чую, батюшка, не чую!
Василий Львович. А где Сашка? Он здесь где-то… Я думал, он при тебе!
Арина Родионовна. Нету, батюшка, нету; должно, в горницах шалит, где ж еще. Сама жду его не дождуся, в кои-то веки из Личея своего показался, и то нету.
Василий Львович. Сбежал, подлец!
Арина Родионовна. Ан явится. Он до нас памятливый.
Василий Львович. Матушка, Арина Родионовна, вы бы его выпороли, — ведь есть за что!
Арина Родионовна. Знаю, батюшка, знаю, да не смею.
Василий Львович. Как так — не смеете! Штанишки прочь — и хворостиной его, хворостиной, чтобы визжал, подлец этакий! Ведь вы ему больше матери — вы его выходили, вы сердце в него свое положили…
Арина Родионовна. А то как же, батюшка, а то как же: без того младенец человеком не станет!
Василий Львович. Ну, и попарывайте, попарывайте его, зимой — хворостиной, а летом — крапивой…
Арина Родионовна. Не с руки мне, батюшка: ему-то больно, а мне — вдвое.
Василий Львович. Вдвое, говоришь! (Открывает резким движением книгу, что принес под мышкой, читает).