Анюта. К чему ж лампу-то было отдавать? Старый человек, а все глупый! Ночи-то, ишь какие длинные стали — лежишь и думаешь, и уже думать-то нечего, — а что во тьме делать? Во тьме ничего, во тьме скучно.

Никитична. Я тебе дам — во тьме!.. Скучно ей во тьме — веселая какая! Иль немцы-то мало задницу тебе драли? Еще по порке скучаешь?

Анюта. У меня уже все зажило давно… Это ты все немцев этих боишься — и лампу им со страху отдала…

Никитична. Попробуй, не отдай им! Ведь он спрашивает, аль он просит чего…

Анюта. А я бы нипочем им лампу не отдала. Я бы свет сейчас жгла и сидела читала бы книги из школы, напрасно, что ль, я всю библиотеку в избу, в подполье стаскала…

Никитична. Лампа ей нужна! Свет бы она жгла! Книжки бы она читала! А чего там читать — да я тебе все изустно расскажу, хоть не по-немецки, а все равно будет… Лампы ей жалко! А газ где брать будем?

Анюта. Гас я достану — не твоя будет забота. Гас я из немецкой машины солью, а вдобавок и шину шилом проткну.

Никитична. Ты вот допротыкаешься шилом своим, ты вот добалуешься — однова-то уж тебя гоняли в рабство!

Анюта. А что мне рабство! Убежала я, опять убегу. Это тебе все страшно: живи вот с тобой во тьме!

Никитична. И ночью от тебя покоя нету! Хоть бы в рабство тебя опять немцы взяли, я бы отдохнула!

Анюта. Времени тоже у нас нету, и будильник немцы взяли. Ничего ты, бабушка, не уберегла.

Никитична. Хоть сама-то жива осталась — при внучке такой.

Анюта. А какая я такая?

Никитична. Да уж другой такой нету — одну бог дал… А как это такое — я ничего не уберегла… А картох сколько в поле закопала, а овчину всю новую утаила, а приданое твое — два сундука — как было, так и теперь все осталось, и, кроме меня, его и не найдет никто, и ты не знаешь, где я сундуки схоронила, без меня ты и замуж не выйдешь… Ишь ты, я добра не уберегла! Без меня кому и сберечь-то его!

Анюта. А пускай бы все пропало: все одно немцам потом велят все отдать с добавкой.

Никитична. Кто же это им прикажет тебе приданое назад вернуть? Ты что ль?

Анюта. Красная Армия, вот кто.

Никитична. Ну да, у Красной Армии только и делов, что девкины юбки да кофты у немцев назад отбирать!

Анюта. Не надо мне кофты и юбки… Нам жить надо как прежде было. Бабушка, а кто же нам поможет-то?

Никитична. Красная Армия, вот кто.

Анюта. Пора бы уж ей приходить, народ весь томится. Все книжки из библиотеки сотлеют в подполье, мухи на угодьях разжирели, иная с жука выросла, крапива с лебедой — и та цельный кустарник, как роща, разрослась, поля нелюдимые стали — где силу брать запашку делать?..

Никитична. Загоревала девка! А то без нее-то и обдумать некому — как пахать и сеять будем после немцев. Ей, видишь, одной забота! Да мы где потеряли что, там и обратно отыщем!

Анюта. МТС-то немцы всю растащили: ни плуга, ни трактора, ни тисков не осталось.

Никитична. А пускай растащили — обратно внове по списку доставят. Где у тебя ведомость, которую я от председателя принесла, когда он в лес ушел, это еще до нашествия было?

Анюта. Ведомость там же, где книжки, я ее в Пушкина положила. А что там ведомость была — она неправильная. Я потом сама добавила, я помню, что было в МТС и в колхозе. Они там записали не всякое добро — два жернова забыли, меха в кузнице, шорного товару не было…

Никитична. Ну, а ты-то записала, добавила это в ведомость?

Анюта. А то как же!

Никитична. Да то-то! А то с немцев, с них спросу не будет! Где вот лемеха на тракторные плуги брать будем — у нас корпуса большие были и железо твердое стояло, целину как творог отваливало. Немцы-то справятся нам железо такое на корпуса поставлять?

Анюта. Справятся, бабушка. У них заводы большие есть, мы учили про иностранные державы.

Никитична. Ага, знать, фабрики-то у них есть! Да и сама думала, что есть, откуда же у них страсть всякая берется. Теперь все ихние машины с фабрики к нам волочить надо. Пускай у нас железо делают — ни подковы, ни гвоздя ведь нету, ты вот ушко в иголке отломила, теперь свои гуни заштопать нечем…

Анюта. У немцев и уголь есть, бабушка.

Никитична. Антрацит, что ль?.. Нам он тоже надобен. Кузнец всегда жаловался — уголь из дерева мягок, жару мало дает. Да и леса наши целее будут — ишь, немцы делянки какие свели: без ума валили — и зрелое дерево шло, и молодняк, недросток рубили… Ты бы тоже это записала! А то убытки-то наши сочла, а что нам с немцев неминуемо следует, о том ты не заботишься.

Анюта. Пускай утро настанет. Как рассветет, так я новую ведомость составлю.

Никитична. И железную дорогу всю порушили. Где вагон, где паровоз был — теперь в одной куче гарь осталась. А на станции и башня с водой стояла, теперь на земле лежит. Никакого порядку нету. Не то запишет кто этот убыток, не то нет? А ты тоже — возьми да запиши его на всякий случай, бумага-то ум бережет.

Анюта. Ладно, бабушка. А у Кондрата избу спалили, двух петухов съели и свинью супоросную бросили — это ведь тоже в ведомость надо!

Никитична. Это и сам Кондрат помрет не забудет, ты бумагу зря не марай. Ты пиши, что немец весь народ обездолил и что всему народу с немца полагается.

Анюта (прислушалась). Бабушка, стучит кто-то со двора!

Никитична (слушая). Аль немцы, что ль, полуночники?.. Вина напились да закусочку по деревне ищут! Никого не слыхать… Верба стынет по осени и в избу просится. Ночь-то долга теперь, и война идет, не кончается… Холодно нынче во дворе, ветер поднялся, и дождь вторые сутки идет.

Анюта. Мы-то с тобой, бабушка, в избе греемся. А красноармейцы в земле сидят, им и обсушиться негде, они в немцев палят.

Никитична. Спаси их, царица небесная.

Матерчатый абажур, низко свешенный с потолка над столом, начинает раскачиваться. Стеклянная чашка, надетая на горлышко пузатого старинного графина, что стоит на столе, начинает позванивать то тише, то громче.

Анюта. Бабушка, абажур опять качается и чашка запела.

Никитична. Ну что ж, слава тебе, господи. Знать, бой далече идет — наши в поход пошли.

В окне вспыхивает на мгновение красноватый отсвет далекого артиллерийского огня, беззвучного из-за удаления. Тихий стук в окно.

Анюта. Бабушка, опять кто-то стучит. Я на печку к тебе пойду.

Никитична. Спи, спи… Тебе слышится. Какой там демон в заполночь в непогоду такую в избу стучаться будет. Немцы во тьме не ходят, и лес от нас близко.

Тихий стук опять звучит в окне. Анюта приподнимается с лавки, оборачивается к окну. Окно освещается на мгновение беззвучным отсветом огня, и в окне видно лицо человека.

Анюта (вскакивая). Бабушка! Человек стучится!

Никитична. Обожди… Ты сама не ходи. Я сама пойду отворю.

Никитична сходит с печи, подходит к окну.

Ктой-то там? Чьи сами-то? (Из-за окна звучит невнятный голос). Чьи?.. Ну, иди обогрейся, время-то уж больно позднее! Знать, нужда у тебя большая, что в такую пору покоя тебе нету! (Открывает затвор у двери). Садись к печке поближе.

Входит Мария. Она постарела, исхудала еще больше, она в ветхой жалкой одежде, измокшая и продрогшая. Мария подходит к печи и греет руки.

Анюта (Всматриваясь в Марию). Тетка!.. А тетка?.. А ты землю с нами не копала на немцев?

Мария. Копала… Я много земли копала, я и падала на землю и обмирала на ней, я много людей видела — может, и с вами была, теперь не помню…

Никитична. Ко двору, что ль, идешь?

Мария. Ко двору.

Никитична. Оттыльче, из-под немца?

Мария. Оттуда.