Проект общей реорганизации почтовой, телеграфной и телефонной службы. Пункт первый: для экстренных случаев у службы не будет выходных. Нет. Единственный пункт: телефонный аппарат месье Дюпона до скончания века будет работать идеально. Или попросту: все всегда будет функционировать нормально. И утро субботы благоразумно останется на своем месте, отделенное от вечера понедельника шестьюдесятью часами, каждый – по шестьдесят минут.

Старуха углубилась бы в прошлое по крайней мере до сентября, если бы не вмешался пьяница, разбуженный ее криками. Вот уже несколько минут он пристально разглядывал ее и, как только наступило затишье, спросил:

– А вы знаете, бабушка, в чем высшее счастье для почтового служащего?

Она повернулась к нему:

– Ну, мой мальчик, хвастать вам нечем.

– Да не мне, бабушка, не мне! Я вас спрашиваю, знаете ли вы, в чем высшее счастье для почтового служащего?

Он говорил высокопарным тоном, но с некоторым затруднением.

– Что он говорит?

Вместо ответа хозяин похлопал себя по лбу.

– А, понятно. В какое все-таки странное время мы живем. Теперь я не удивляюсь, что у них на почте дела идут так скверно.

Тем временем Жаннетта растопила печку, и зал наполнился дымом. Хозяин открывает дверь на улицу. Холодно. Небо затянуто тучами. Кажется, вот-вот пойдет снег.

Он спускается по ступенькам на тротуар и смотрит в сторону бульвара. Отсюда видны решетчатая ограда и живая изгородь вокруг дома на углу. На берегу канала, у входа на мост, стоит, облокотившись на поручни, какой-то человек. Чего он там забыл? Дожидается, пока проплывет кит? Виден только его плащ желтоватого цвета; как у того типа, который приходил утром. Может, это он и есть, ждет, когда другой вернется?

Что означает эта история с ограблением? У него была еще одна, серьезная рана, а старуха об этом не знала? Или не захотела сказать? Грабитель! Полная чушь. А в сущности, какое ему дело до этого, черт возьми!

Хозяин снова разворачивает газету:

«…Тяжело раненный хозяин дома был немедленно доставлен в клинику по соседству и скончался там, не приходя в сознание. Полиция выясняет личность убийцы, на след которого выйти пока не удалось.

Даниэлю Дюпону, кавалеру ордена "За боевые заслуги" и ордена Почета было пятьдесят два года. Бывший преподаватель в Юридической школе, он также являлся автором многочисленных работ по политической экономии, в которых высказываются своеобразные взгляды по различным вопросам, в частности по организации производства».

Скончался, не приходя в сознание. Да он и не терял сознания. Хозяин опять пожимает плечами. Легкое ранение в руку. Бросьте вы! Так быстро не умирают.

4

Помолчав, Дюпон поворачивается к доктору Жюару и спрашивает:

– А вы что об этом думаете, доктор?

Но у доктора какое-то неопределенное выражение лица; похоже, он ничего об этом не думает.

Дюпон продолжает:

– Как врач вы не возражаете против этой поездки? Это (он показывает на свою забинтованную левую руку), это не помешает мне передвигаться, а машину поведу не я. С другой стороны, у вас не будет никаких неприятностей с полицией: сегодня утром они получат – или уже получили – приказ больше не заниматься моим делом, просто зарегистрировать подписанное вами свидетельство о смерти и отправить мое «тело» столичным экспертам. Вы отдадите им пулю, которую вынули. Считается, что она поразила меня в грудь: придумайте сами, куда именно она попала, чтобы все выглядело более или менее правдоподобно. Пока им больше ничего не требуется, поскольку настоящего расследования быть не должно. У вас есть какие-нибудь замечания?

Маленький доктор жестом показывает, что нет, и вместо него слово берет третий присутствующий. Он сидит, не сняв плаща, на металлическом стуле у постели раненого; такое впечатление, что ему не по себе.

– Вы не находите, что это… немного… как бы сказать… романтично? Не разумнее ли сделать… сказать… в общем, не напускать такой таинственности?

– О нет, напротив, мы вынуждены действовать так из осторожности.

– Публику, общественность не надо вводить в курс дела, это я понимаю. Информация для прессы, сохранение тайны даже внутри клиники – все правильно. Тем не менее я не уверен, что тайна… на самом деле… Пусть эта палата удалена от остальных, но…

– Да нет же, – перебивает Дюпон. – Говорю тебе, я не видел никого, кроме доктора и его жены; а кроме них, сюда никто и не заходит.

В знак согласия доктор слегка кивает.

– Конечно… Конечно, – не слишком убежденно произносит черный плащ. – Но правильно ли скрывать от полиции… стоит ли соблюдать такую же…

Раненый приподнимается на постели:

– Я тебе уже сказал, что да! Руа-Дозе настаивает на этом. Кроме членов группы, он сейчас не может по-настоящему положиться ни на кого, и полиция не более надежна, чем все прочие. Впрочем, это лишь временная мера: руководители, по крайней мере некоторые из них, будут в курсе дела, как здесь, так и в других местах; но в данный момент мы не знаем, кому в этом городе можно доверять. И пока не поступит новый приказ, пусть лучше все считают меня покойником.

– Да, конечно… А старая Анна?

– Сегодня утром ей сказали, что ночью я умер, что рана у меня была коварная, из тех, что вначале кажутся неопасными, но не оставляют шансов выжить. Я не решался нанести ей этот удар, но так будет лучше. Если бы ее стали расспрашивать, она бы запуталась во вранье.

– Но в газетах написано: «Скончался, не приходя в сознание».

В разговор вмешивается доктор:

– Я им такого не говорил. Наверно, это присочинил какой-нибудь полицейский. Не все газеты это напечатали.

– В любом случае это… я бы сказал, это неприятно. Один, нет, даже два человека знают, что ты не терял сознания: старая Анна и тот тип, который в тебя стрелял.

– Анна газет не читает; кроме того, сегодня она уезжает к дочери и, таким образом, будет избавлена от назойливых расспросов. Что до убийцы, то он видел только, как я заперся в спальне; он не может знать точно, куда он меня ранил. Он будет счастлив узнать о моей смерти.

– Конечно, конечно… Но ты сам говоришь, что у них безупречная организация, что их разведка…

– Их главная сила – это вера в свои возможности, в успех. И на этот раз мы им подыграем. А поскольку полиция до сих пор была бессильна, мы обойдемся без ее помощи, по крайней мере какое-то время.

– Ладно, ладно, раз ты думаешь, что…

– Послушай, Марша, прошлой ночью я почти час говорил с Руа-Дозе по телефону. Мы тщательно взвесили это решение и все его последствия. Это лучший вариант, какой у нас может быть.

– Да… Возможно… А если ваш разговор подслушали?

– Мы приняли необходимые меры предосторожности.

– Да… меры предосторожности… конечно.

– Вернемся к документам: сегодня вечером мне совершенно необходимо взять их с собой, а появиться там я, естественно, не могу. Я вызвал тебя сюда, чтобы ты оказал мне эту услугу.

– Да, да, конечно… Но, видишь ли, это тоже следовало бы поручить полицейскому…

– Ни в коем случае, что ты! И потом, сейчас это уже невозможно. Вообще-то я не понимаю, чего тебе бояться. Возьмешь у меня ключи и после обеда, когда Анна уедет, спокойно зайдешь туда. Там и на два портфеля не наберется. Сразу же принесешь все мне. Я уеду прямо отсюда, около семи часов, на машине, которую пришлет Руа-Дозе, и еще до полуночи буду у него.

Маленький доктор встает и разглаживает складки на своем белом халате.

– Я вам больше не нужен, верно? Пойду взгляну на одну из рожениц. Чуть позже зайду к вам.

Боязливый черный плащ встает тоже, чтобы пожать ему руку:

– До свидания, доктор.

– Всего доброго, месье.

– Ты доверяешь этому типу?

Раненый смотрит на свою руку:

– Вроде бы он все сделал как надо.

– Нет, я не об операции говорю.

Дюпон взмахивает здоровой рукой: