– Ладно, поймёте. Ну что, женщины, все что смогли, мы сделали. Мы пошли. Сообщайте, если что не так. Дней через десять наведаемся, мы эту семью взяли под свой контроль, так что не волнуйтесь, в беде их не оставим.

– А как же эта гнида-то, правда, что ли, у детей воровал?

– Пристрелили собаку. Ничего бывает. Мы ведь с фронта, после ранения, в военкомате служим временно, сил хотим набраться после ранения. Мы их, собак, здесь потрясем немного. Да ладно, не берите в голову. Мразь есть здесь, встречаются сволочи и там, на фронте. Ничего, разберемся, главное у вас здесь Военком мужик что надо. С понятием.

И наступил для нас месяц изобилия. Мы быстро забыли про голод, да и был ли он голод-то. Вон как нас кормят!

На завтрак – булочка с колбасой и маслом, белый хлеб, манная каша на молоке, чай с сахаром. На обед – хлеб досыта, суп, или борщ, или щи в большой тарелке, на второе котлета или гуляш, или еще что-нибудь вкусное, с картошкой или кашей, компот. Вечером – булочка с маслом, бутерброд с мясом или колбасой, каша, молоко. Разве можно съесть столько сразу? Мы ходили втроем, брали с собой младшую сестру и на всех хватало. Булочки уносили домой, делились с братом, но тот отказывался категорически.

– Отъедайтесь. Вам назначено. Я прокормлюсь, одному легче. В столовой работали пожилые женщины. Они не только разносили обеды, но и строго следили, чтобы дети съедали все здесь, в столовой, не уносили и не отдавали кому-то. С нами познакомились в первый же день, подсели к столу, расспросили. Мы сразу же убедили их, что нам двоим это много, всего не съесть, у нас есть маленькая сестренка, мы хотим приходить с ней и есть всем нам здесь вместе.

– Ладно, приходите. Здесь многие едят вместе с маленькими. Мы ведь только взрослых не пускаем. Здесь столовая для детей, по детским путевкам. Ничего, приводите свою сестренку.

– Так хорошо все разрешилось. А булочки мы, освоившись, потихоньку все же домой уносили. Не думаю, что женщины этого не замечали. А может, и не видели, не мы одни, много там детей было, за всеми не уследишь.

Да и следили ли.

К концу месяца к нам домой снова приехали те военные. Привезли новые путевки, только теперь путевки постоянные – мне в детский сад, а Вере, младшей сестре, в круглосуточные ясли. Судьба наша определилась, голод нам больше не грозил.

Привезли они и благодарственное письмо от отца с фронта, в адрес Военкома. Женщины читали письмо вслух, читали и плакали. Плакали обо всем, и что отец там живой на фронте, и что мы здесь, слава богу, живыми остались, плакали и от радости, и от горя, и о том что уже было, и о том что еще будет.

Плакали в те военные годы часто, плакали над своими письмами и над письмами близких, друзей, соседей. Над каждым полученным письмом, вот он, жив, раз пишет, и будет жить, мы верим, надеемся, ждем.

Плакали, надеялись, ждали.

Вскоре из больницы выписали мать. Ходила она еще плохо, ноги болели, работать по настоящему не могла.

И снова помог военкомат. Устроили ее в столовую «Военторга», дали ей сидячую работу – ложки выдавать при входе в столовую и отбирать при выходе. Посуда тогда терялась прямо не напасешься, все тащили со столов, и эта ее работа себя оправдывала. Через какое-то время ее перевели посудомойкой, а затем и на «раздачу».

Так, в самый тяжелый, самый голодный, второй год войны Военкомат города Кургана спас нашу семью от голодной смерти.

Вечная благодарность всем тем добрым людям, не покинувшим нас, да и многих еще таких семей, как наша, в беде.

16

Взяли меня неожиданно. Наверное для нормального человека, не промышляющего преступностью, арест всегда неожидан. Но уж очень все произошло нелепо как-то.

Утром мне позвонила дочь, Света.

– Папа, тебя ищет Владимир Викторович. Просил позвонить.

Владимир Викторович – это Катков, старший лейтенант, опер. Мы с ним знакомы уже неделю, как раз с понедельника, 14 сентября, когда этот самый Катков с бригадой таких же «оперов», без всякого предупреждения, письменного или устного, ворвались в офис, взломали двери, когда в офисе никого не было, произвели обыск, изъяли все служебные документы и куда-то их увезли, не оставив нам ни описи изъятого, ни акта изъятия, ни каких-либо документов, обоснований, постановлений о правомерности своих действий. Вот так вот просто пришли, перевернули все вверх дном и исчезли, не оставив о себе никаких следов. При этом еще и опечатали двери кабинетов, чтобы туда уж совсем никто не мог войти.

Приехав на работу, я сам начал через «арендодателя» искать, кто же устроил разгром нашего офиса?

Ольга Сергеевна, заместитель Директора Института, у кого мы арендуем помещение под свою контору, объяснила мне, что приехали из милиции, показали ей постановление на обыск кабинетов нашей Компании, потребовали вскрыть кабинеты, на что она ответила, что не имеет права этого делать без представителя руководства Компании, да и ключей у нее нет. Тогда этот самый Катков, видимо руководивший бригадой, дал команду взломать замки и вскрыть кабинеты.

Все это не укладывалось в голове. Неужели в нашем государстве вот так просто, по одному подозрению или чьему-то «доносу» можно в один приём уничтожить любую организацию, предприятие, ибо после такого налета, да без текущих документов, любое подразделение работать уже не может.

Мы не прятались, работали открыто, у нас были телефоны. Могли пригласить, побеседовать, допросить, запросить, наконец, необходимые документы. Мы бы дали именно то, что требуется. Изъяли же все подряд, девяносто пять процентов изъятого следствию не понадобилось, а для Компании эти документы утеряны безвозвратно. Да какое там утеряны! Компания с этого дня просто перестала существовать. И это – при имеющихся обязательствах перед партнерами, незавершенных сделках, невыполненных контрактах, огромных денежных потерях. И жаловаться, как говорится, некому.

Да, видно все возможно в нашем «правовом» государстве. Начал искать эту милицию. Оказалось, нет, не просто милиция, РУБОП, Управление по борьбе с организованной преступностью. Ни хрена себе!

Все равно, в голове не укладывалось. Какая «организованная преступность», кто ее у нас организовал? Может, с кем-то перепутали, к кому-то приравняли?

Звоню, представляюсь, спрашиваю, что случилось, по какому поводу обыск, куда увезли изъятые документы и когда эти документы можно получить обратно, и вообще, как я могу попасть в свой кабинет?

– А вы приезжайте к нам. Здесь мы все вам покажем, расскажем, побеседуем, – и называет адрес. Это рядом, на Сухаревской площади.

Сажусь в машину, еду.

Конечно, сейчас-то я понимаю, что поступил как наивный мальчишка, доверился людям, у которых конкретная задача, а возможно, и задание – крамолу найти, виновность доказать, в камеру посадить.

Но тогда в голове было одно – ошибка, с кем не бывает, разберемся без лишнего шума, без огласки, без рекламы, а то ведь, по сегодняшним временам, от тебя ведь отшатнутся все с перепугу! Вот сейчас встретимся, поговорим и все выяснится. Беспокоиться не о чем. Что они со мной мо гут сделать? Не воровал, не спекулировал, не мошенничал. Торговлей никогда не занимался. В торговле многое случается. Но я далек от этой деятельности, слава богу. Не потому, что торговать – это плохо, или преступно, просто я этого дела не знаю. И никогда этим не занимался.

Может, что-нибудь связанное с Джавабой? Но это вряд ли, Джаваба работал самостоятельно, сам проводил свои сделки, оформлял и подписывал договора, контракты, получал и распределял деньги. Да, что-то выплатил нашей фирме. Но на эту оплату у нас с ними подписан договор, по которому они, Джаваба и его люди, пользуются нашим юридическим адресом, арендуют в нашем офисе служебные кабинеты, используют наши телефоны, компьютеры, другую аппаратуру.