ПЕСНЯ ЮГО-ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН
Прискакали два лыцаря к красотке,
У красотки вся квартера освещена.
Выставила им водки и селедки,
Полюбовника за дверь выставила она.
Звякали уздечками серебряными кони
На привязи. Огни потушил телеграф.
Дала красотка лыцарям по иконе,
Но полюбовник, «смертию смерть поправ»,
Вновь возвратился в обогретое место,
По-другому повернулось дело теперь:
Он ее жених, а красотка — его невеста,
Дверь закрыта. Лыцари, выламывайте
напрочь дверь!
ДРУГУ-ПОЭТУ
Здравствуй в расставаньи, брат Василий!
Август в нашу честь золотобров,
В нашу честь травы здесь накосили,
В нашу честь просторно настелили
Золотых с разводами ковров.
Наши песни нынче подобрели —
Им и кров, и прибасень готов.
Что же ты, Василий, в самом деле
Замолчал в расцвет своих годов?
Мало сотоварищей мне, мало,
На ладах, вишь, не хватает струн.
Али тебе воздуху не стало,
Золотой башкирский говорун?
Али тебя ранняя перина
Исколола стрелами пера?
Как здоровье дочери и сына,
Как живет жена Екатерина,
Князя песни русския сестра?
Знаю, что живешь ты небогато,
Мой башкирец русский, но могли
Пировать мы все-таки когда-то —
Высоко над грохотом Арбата,
В зелени московской и пыли!
По наследству перешло богатство
Древних песен, сон и бубенцы,
Звон частушек, что в сенях толпятся…
Будем же, Василий, похваляться,
Захмелев наследством тем, певцы.
Ну-ка спой, Василий, друг сердечный,
Разожги мне на сердце костры.
Мы народ не робкий и не здешний,
По степям далеким безутешный,
Мы, башкиры, скулами остры.
Как волна, бывалая прибаска
Жемчугами выстелит пути —
Справа ходит быль, а слева — сказка,
Сами знаем, где теперь идти.
Нам пути веселые найдутся,
Не резон нам отвращаться их,
Здесь, в краю берез и революций,
В облаках, в знаменах боевых!
В ЗАЩИТУ ПАСТУХА-ПОЭТА
Вот уж к двадцати шести
Путь мой близится годам,
А мне не с кем отвести
Душу, милая мадам.
Лукавоглаз, широкорот, тяжел,
Кося от страха, весь в лучах отваги,
Он в комнату и в круг сердец вошел
И сел средь нас, оглядывая пол,
Держа под мышкой пестрые бумаги.
О, эти свертки, трубы неудач,
Свиная кожа доблестной работы,
Где искренность, притворный смех и плач,
Чернила, пятна сальные от пота.
Заглавных букв чумные соловьи,
Последних строк летящие сороки…
Не так ли начинались и мои
С безвестностью суровые бои, —
Всё близились и не свершались сроки!
Так он вошел. Поэзии отцы,
Откормленные славой пустомели,
Говоруны, бывалые певцы
Вокруг него, нахохлившись, сидели.
Так он вошел, смиренник. И когда-то
Так я входил, смеялся и робел, —
Так сходятся два разлученных брата:
Жизнь взорвана одним, другим почата
Для важных, может, иль ничтожных дел.
Пускай не так сбирался я в опасный
И дальний путь, как он, и у меня
На золотой, на яростной, прекрасной
Земле другая, не его родня.
Я был хитрей, веселый, крепко сбитый,
Иртышский сплавщик, зейский гармонист,
Я вез с собою голос знаменитый
Моих отцов, их гиканье и свист…
…Ну, милый друг, повертывай страницы,
Распахивай заветную тетрадь.
Твое село, наш кров, мои станицы!
О, я хочу к началу возвратиться —
Вновь неумело песни написать.
Читай, читай… Он для меня не новый,
Твой тихий склад. Я разбираю толк:
Звук дерева нецветшего, кленовый
Лесных орешков звонкий перещелк.
И вдруг пошли, выламываясь хило,
Слова гостиных грязных. Что же он?
Нет у него сопротивленья силы.
Слова идут! Берут его в полон!
Ах, пособить! Но сбоку грянул гогот.
Пускай теперь высмеивают двух —
Я поднимаюсь рядом: «Стой, не трогай!
Поет пастух! Да здравствует пастух!
Да здравствует от края и до края!»
Я выдвинусь вперед плечом, — не дам!
Я вслед за ним, в защиту, повторяю:
«Нам что-то грустно, милая мадам».
Бывалые охвостья поколенья
Прекрасного. Вы, патефонный сброд,
Присутствуя при чудосотворенье,
Не слышите ль, как дерево поет?..
ОБОЗ
Снегиревая заря, мерзлая божья рябина,
Кровь на льду, раскрасневшийся край земли…
Под синим широким небом через равнину
Обозы шли
В щелканьи кнутов, в пугливом ржаньи
Закурчавившихся от мороза коней,
И кругом их летали «прощай», «до свиданья»,
Да вороны, да редкие звезды огней.
И деревни, как скопища ведьм небывалых,
Им махали ручищами мельниц, крича:
— Не забыла ли Машенька полушалок?
— Нет ли с вами Игнатия Лукича?
Но молчали укутанные в овчины
Обозники, от злобы сводило у них
Пальцы твердые, как лучина,
И литовки бровей на лицах глухих,
Лавошники кутались в одеялы,
Их глаза, что гири, были тупы.
И, бороды развевая, рядом шагали
Одичавшие от голода попы.
И мерно ладонь в ладонь ударяли,
Вслушиваясь в обозные бубенцы,
Коршунами сидя на мешках с сухарями,
Накопители — кулаки и купцы.
Дышали хрипло их подруги,
Тяжелые, как гроба,
Высокие, как праздничные дуги,
Красногубые и без лба,
И в самом конце, снег обминая
Сапожками: «Дойдем, ни черта!» —
Влачилась неприкаянная, блатная,
Иссволочившаяся мелкота.
Так всё дальше — к северу, к концу России,
Молча, сквозь небывалый мороз,
Сквозь ветры протяжливые и косые
Передвигался обоз.
Поблескивал месяц в конских гривах,
Не оставляя за собою следа,
Шла золотая орда юродивых,
Окоченевшие от ненависти стада.
А позади комсомольцы, главари-буяны,
Позванивая в лунную медь,
Широко развертывали баяны,
Тяжелые от счастья запеть,
В лунную медь позванивая,
Чтобы наутро, песней пьяна,
Легче дышала, невиданная, незнаемая,
Солнцем объятая страна.