В. В. Смиренский
<Воспоминания о Федоре Сологубе и записи его высказываний>
Я познакомился с Сологубом в ноябре 1920 года[748], а за год до первой встречи — начал с ним переписку[749]. Мне всегда нравились стихи Сологуба своим холодным отчаянием и почти нестерпимою красотою. Нравилось его аскетическое лицо, очень похожее в профиль на Тютчева[750], парадоксальный склад тонкого и острого ума и сухие чопорные манеры. Было в нем что-то очень напоминающее Анатоля Франса[751].
До 1924 года встречался я с Сологубом редко. Недолгие обрывочные разговоры с ним — запоминал. Временами — записывал. Но записи прошлых лет — потерял на фронте[752]. С середины 1924 года встречи наши значительно участились. Иногда видеться мне с Сологубом приходилось по несколько раз в неделю[753]. Тогда я снова начал записывать его острые мысли, суждения, — порой очень резкие, — и стихи. Так составилась целая книга.
Писать воспоминания о Сологубе — сейчас не время. Еще слишком дорог и слишком памятен мне прекрасный образ поэта и говорить о нем трудно. Но все, что мне удалось записать прежде из его речей и бесед, — в глубокой степени значительно и интересно. Многое в этой книге записано мною дословно, а за все остальное ручается моя сумасшедшая память. Во всяком случае, позже чем на другой день после встречи я никогда нарочито не припоминал ни одного сказанного им слова. Записывать приходилось, конечно, тайком. Если бы Сологуб узнал об этом, он не стал бы со мной и при мне разговаривать вовсе. В этом я глубоко уверен. Поэтому я старался всюду, где было возможно, — сидеть подальше от Сологуба, прячась за чью-нибудь спину, и в записных книжках моих каждый раз число сологубовских парадоксов увеличивалось. Но очень часто случалось мне <бывать> наедине с Сологубом. Когда я жил недалеко от него, он приглашал меня к себе, всегда неожиданно, письмами (однажды прислал в один день три письма)[754], — то для того, чтобы поговорить о Союзе писателей или о неоклассиках[755], то просто просил меня прийти почитать стихи. Из Союза почти всегда (особенно летом) мы возвращались вместе. Летом Сологуб жил в Детском Селе[756], и тогда я провожал его до вокзала. По дороге мы неизменно заходили в кафе к Веберу и пили чай. Сологуб говорил всегда охотно и много. Иногда разговоры его бывали чрезвычайно интересными. Но об этих разговорах наедине, об его письмах ко мне, о стихах, обо всем, что так или иначе воскрешает его в памяти моей как живого, вспоминать здесь я не буду. Это — большая и самостоятельная тема для отдельной книги о Сологубе…
Все записи расположены мною нарочно в порядке хронологическом. Даются записи, по разным причинам, далеко не все.
Писатель должен быть самолюбив, должен. И каждый из нас — очень самолюбив. Только многие это скрывают. И я — тоже. Но в глубине души я всегда недоволен и всегда неудовлетворен. Какие бы хорошие статьи обо мне ни писали — я недоволен, если меня считают ниже Шекспира.
Был такой писатель в России… Гениальный… больше и сказать о нем нечего. Однако же — писал он — ужасную скуку, и когда однажды читал он свой гениальный рассказ «Мысль»[757], — так вот и стояла перед глазами рядом с ним зеленая скука. А так что же? Гений… больше и сказать о нем нечего… А читать не стоит…
Вы думаете, что слишком короткие юбки носят сейчас из-за моды? Совсем нет. Короткие юбки носят исключительно для того, чтобы удобнее было сморкаться…
Все, кто не соглашается со мною в спорах, — и те, кто меня ругает, — дураки. Те же, кто соглашается и хвалит, — умные…
Если напишешь поэму и будешь думать, что она вышла лучше, чем у Гёте, — очень хорошо на душе становится. А это — самое главное.
Маяковский сказал, что «гвоздь у него в сапоге кошмарней, чем все фантазии Гёте»[758]. Может быть оно и так, но зачем же у него в сапоге гвоздь? Это ведь очень неудобно…
Фофанов был большим поэтом. Это для меня несомненно. И если говорят, что я чуть ли не ученик Фофанова — так мне не стыдно. У Фофанова есть чему поучиться. И у него и вправду учились. А если я говорил однажды, что Фофанов — страшно талантлив, страшно, но Случевский все же талантливей, так это потому просто, что дело-то было у Случевского, на одной из его знаменитых «пятниц»[760]. И пьян я был тогда, как и все, очень. А Фофанов поэт настоящий, и поэт — большой. И сравнивать его со Случевским — и нельзя даже. Я это о Случевском нарочно тогда сказал… Не верьте…
Человек для того и приходит в мир, чтобы совершить зло. Какими путями — и какое зло — это неважно. Но это так. Поэтому вся жизнь наша — зло — и каждый человек зло в себе носит. И каждое творчество — зло, и всякое зло — творчество. В этом подлинная красота, в этом прекрасное, в этом — Вечное…
Русские люди считают писателя — свиньей, которую можно обливать всяческими помоями… А вот евреи — те знают и любят русских писателей. Помню, в Челябинске, где я прочитал патриотическую лекцию[761], ко мне пришла депутация от еврейских студентов и заявила, что несмотря на то, что они не согласны ни с одним моим словом, тем не менее — они считают приятным долгом выразить мне свое глубокое уважение.
Русские фармацевты — ничего не читают, и когда приходишь к ним за лекарством — они сердито бурчат: «Приходите завтра». Евреи же великолепно знают писателей и не только по фамилии, но и в лицо знают, по портретам, и всегда в высшей степени любезно предлагают: «Пожалуйста, обождите, через пять минут будет готово».
Георг Герман — писатель 18 сорта. Очень плохой писатель, не обнаруживающий ни ума — ни таланта, не отличающийся ни языком, ни стилем. Для чего его переводят — и зачем о нем говорят — я не знаю. Его романы «Кубинке» и «Снег»[762], так же как и рассказы Леонида Андреева, — убийственная скука, огромная, желторотая, зеленоглазая…
748
В первых числах ноября 1920 г. Владимир Смиренский и его товарищ — молодой поэт Николай Позняков были в гостях у Ф. Сологуба. «Знакомство» было отмечено курьезным эпизодом, восстановить который позволяет покаянное письмо В. Смиренского и Н. Познякова к Федору Сологубу:
«1920 г. 2 ноябрь.Волшебный остров,Храм Поэзии.Сознаем свою вину перед Вами и чувствуем, что причинили Вам неприятность своим посещением, т. е., вернее будет сказать, — не посещением, а поведением. Цель этого письма — разъяснить Вам темную, на Ваш взгляд, историю с корзинкой из-под Вашего письменного стола и извиниться перед Вами за испорченное настроение. Дело в том, что оба мы страстные коллекционеры, создавшие в Шувалове и Отрадном (на Волшебных островах) музей имени поэта К. М. Фофанова из автографов представителей литературы. Сами литераторы, мы, до безумия любя литературу, делаем все возможное для достижения своей цели. И осмотр Вашей корзинки был сделан именно для этого. Так что не пугайтесь, не думайте ничего нехорошего. Цель у нас была светлая и она оправдывает средства, так что не сердитесь и успокойтесь. Если Вас это письмо не убедит, — справьтесь о нас у Ал<ександра> Ал<ексеевича> (Измайлова). Он Вам сможет дать о нас все справки, что мы с ним хорошо знакомы. А пока всего доброго. Были бы мы рады, если бы Вы написали нам хотя бы одну строку (мы ведь ничего не нашли в корзинке-то!) по адресу: Действ<ующая> Красная Армия, 55 дивизия, 28 Полковая почтовая контора № 28, инструктору Николаю Ивановичу Познякову. Будем ждать. Еще раз, — всего хорошего. Извините за все.
(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 626. Л. 4–4 об.)
749
В ИРЛИ хранятся 11 писем В. Смиренского к Федору Сологубу (Ф. 289. Оп. 3. № 626). Наиболее раннее датировано 23 июля 1920 г. В этом письме выражена благодарность автора «за те сведения о <…> романе „Творимая легенда“», которые Сологуб предоставил посредством открытого письма в 1919 г. (л. 1).
750
Ср. дневниковую запись М. И. Цветаевой от 14 мая 1920 г: «Юбилей Бальмонта во „Дворце Искусств“. <…> Ф. Сологуб — старый, бритый, седой — лица не вижу, но, думается — похож на Тютчева» (Цветаева М. Об искусстве. М., 1991. С. 364).
751
Сходство с Анатолем Франсом отмечают и другие современники Ф. Сологуба: «Он похож на Ан<атоля> Франса (которого он, кстати сказать, недолюбливает) по своему влечению к долгому разматыванию первой попавшейся мысли. Для него нет неблагодарных тем, он подхватывает любую мысль и потом развертывает ее в прихотливый узор…» (Голлербах Э. Ф. Из воспоминаний о Ф. К. Сологубе (Публикация М. М. Павловой) // Русская литература. 1990. № 1. С. 221). Русским Анатолем Франсом назвал Ф. Сологуба П. Н. Медведев (его воспоминания и записи бесед с Ф. Сологубом хранятся в частном собрании).
752
В. Смиренский находился на службе в Красной Армии с 1919 по 1921 г.
753
Частые встречи были обусловлены совместной работой в Ленинградском отделении Всероссийского Союза писателей. Ф. Сологуб вступил в Союз в 1918-м, В. Смиренский — в 1922 г.
754
Письма Ф. Сологуба к В. Смиренскому не выявлены.
755
Московское и Ленинградское отделения «Ассоциации неоклассиков» были образованы в июле 1925 г. Участники Ленинградского отделения: В. В. Смиренский, М. В. Борисоглебский (наст. фамилия — Шаталин; 1896–1942). Л. И. Аверьянова (1905–1942), А. Р. Палей (род. в 1893), Н. Я. Рославлева (1902–1942?), Е. Я. Данько (1898–1942), Н. Ф. Белявский (1902–194?) и др. Почетными членами были избраны А. А. Ахматова, М. А. Кузмин, Ф. Сологуб, М. В. Ватсон. Подробнее см.: Палей А. Р. Встречи на длинном пути. М., 1990. С. 82–87; Павлова М. М. Вступительная статья к публикации: Данько Е. Я. Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения // Лица. С. 193–195.
756
В Детском Селе Ф. Сологуб проживал по адресу: Колпинская ул., дом 20, кв. 5.
757
Рассказ Л. Н. Андреева «Мысль» написан в начале 1902 г., опубликован в журнале «Мир Божий» (1902. № 7).
758
Неточная цитата из поэмы «Облако в штанах. Тетраптих» (1914–1915). См.: Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 1. С. 183.
759
Константин Михайлович Фофанов (1862–1911) — поэт. В архиве Смиренского сохранились записанные им «Воспоминания Федора Сологуба о К. М. Фофанове». Приводим этот текст:
«Фофанова я знал мало. Встречался с ним на литературных вечерах, иногда — в редакциях. У меня он не был ни разу. Я у него — тоже. Он всегда производил впечатление очень бедного и очень больного человека. Управлять собою он не умел.
Как поэта я его всегда ценил и ставил его высоко. В стихах его я обнаружил интересную особенность: он любил слово серебряный. Всё у него было серебряное: лужа, вода, ночь, листья. Почему это было так — я не знаю.
Поэтический голос Фофанова можно сравнить с голосом Патти. Вообще, Фофанов не имеет примера не только в нашей, но и в мировой литературе. Никогда не было столь чистого дарования, такого продукта полного сгорания, но — в то время, когда мы помним других поэтов, где сгорание было не полным, где дарование давало иногда и чад, и копоть, — Фофанов нами уже забыт, как забыта и Патти. Хотя обоим им было присуще бесконечное дыхание и кристальный звук без тембра».
В. Смиренским написана статья о Фофанове в «Краткой литературной энциклопедии» (М., 1975. Т. 8. Стб. 71).
760
Константин Константинович Случевский (1837–1904) — поэт, прозаик и переводчик, к творчеству которого Сологуб относился с большим уважением. С 1898 г. он посещал литературные «пятницы» у Случевского, а после его смерти — кружок «Вечера Случевского» вплоть до закрытия его в 1910 г. Сологубу были близки философский пессимизм, личный характер лирики Случевского, ее стилевое своеобразие — прозаические обороты, обыденная бытовая лексика. Сравнивая в 1916 г. Случевского и Фофанова, Сологуб заметил: «Случевский талантливее его, так как он — больше поэт, чем Фофанов» (Фидлер Ф. Черты из жизни Фофанова // БВ. 1916. № 15565. С. 6). О литературных «пятницах» Случевского см.: Смиренский В. В. К истории «пятниц» Случевского // Русская литература. 1965. № 3. С. 216–226; Барятинский В. В. «Пятницы Полонского» и «Пятницы Случевского»: Из серии воспоминаний «Догоревшие огни» // Воспоминания о Серебряном веке. М., 1993. С. 295–299.
761
Сологуб выступал в Челябинске с лекцией «Россия в мечтах и ожиданиях» 3 февраля 1916 г.
762
Георг Герман (псевдоним Георга Германа Борхардта; 1871–1943) популярный немецкий прозаик-реалист. В России были изданы переводы его романов «Кубинке» (Пер. с нем. М. М. Гутмана; Пг., 1923) и «Снег» (Пер. с нем. Н. И. Хорошинского; Пг.; М., 1923).