7 окт<ября 1916 г.>Миленькая Малим, здравствуй, как поживаешь? Не получаю от Тебя никаких известий, только одну телеграмму в Екатеринбурге. Пишу в вагоне, еду в Новониколаевск[631]. В Омске прошло очень хорошо, зал был почти полон, была учащаяся молодежь, но в ограниченном количестве[632]. Всего было 446 человек, валовой сбор 573 р. 40 к., из которых мне половина: 286 р. 70 к. Из этих денег переведу Тебе завтра телеграфом из Новониколаевска 140 р. В Омске не мог этого сделать, потому что выехал в ту же ночь. — Омск — степной город, пыльный, грязный, разбросанный, население грубоватое[633]. Днем было очень тепло, почти летняя погода, — здесь же южнее Петрограда: все в осенних или летних пальто. Оказалось, что я сделал очень глупо, надевши меховое пальто. Хожу, обливаясь потом от жары в мехах. — В Омск я приехал накануне лекции, 5-го, в 7 ч. вечера. Пошел в городской театр. Там давали «Хищницу» О. Миртова[634]. Пьеска как раз по омской публике. Никакой современной психологии в ней нет, — просто это хорошо припомненные воспоминания 60-х годов, и хищница Татьяна представляет собою довольно близкое повторение нигилиста Базарова[635]. Актеры довольно старые, да им в этой пьесе и делать нечего. Получше других оказалась исполнительница главной роли, в 3<-х> первых действиях достаточно недурно. Публики было много, были разговоры о пьесе, ходили по коридорам какие-то дамы разудалого вида, курили папиросы и одобряли «Хищницу». — В Омске сахару нет, мясо дорого, консервы поднялись в цене на 150 %; вывоз масла из Сибири запрещен, хотя масла здесь очень много. Цены равняются по петроградским. Банки помогают этому. Какой-то банк скупил всю кислую капусту. На вокзалах дают сахар только к кофе, а к чаю дают по два леденчика. — За Омском продолжается все та же степь. День ясный, солнечный, теплый. Вагон тесный, микст[636], на I кл<асс> всего 6 мест, все заняты. Но я спал хорошо. Воду нахожу везде, боржом. Ижевский источник здесь не знают, и его почти нигде нет. В Омске купил тарелку за 42 к., нож и вилку, сплошные стальные за 1 р. 10 к., курицу жареную и пяток яиц, которые оказались свежими. Яйца купил за 30 к., десяток 60 к., сваренные. Мышьяк принимаю исправно, на станциях беру кипяток и завариваю в вагоне чай. — Ну вот, кажется, все. Сегодня ночью думаю быть в Новониколаевске. Будь здорова. Крепко целую.
Прилагаемый листок отдай Евд<окии> Гр<игорьевне>[637], пусть перепишет на большой лист. Продолжение пришлю.
12 октября 1916 г.> Красноярск.Миленькая Малим, здравствуй! Получил от Тебя только одно письмо, открытку, в Томске. Читал еще в Новониколаевске и Томске[638]. Везде недурно, в Томске очень много было публики, 800 ч<еловек>, из них 300 учащихся. В Новониколаевске зал с виду красивый, в Городском корпусе, но акустика ужасная гудит и очень плохо слышно. До войны в этом зале ничто и не устраивалось, а теперь все занято солдатами. В Томске — общественное собрание, зал большой, красивый, слышно хорошо. Публика везде здесь, очевидно, весьма холодна к теме о России и о любви к ней[639]. Да здесь все Россией считают только Европейскую Россию; даже на почте видны надписи: почта в Россию отходит тогда-то, из России… Ездить по Сибири совсем не удовольствие, и я рад, что Ты в Петрограде, а не со мною. Поезда переполнены, едва и один влезешь, грязно и неудобно; страшные запаздывания, бесконечные поэтому сидения на вокзалах; гостиницы, даже и лучшие, хуже, чем в российских городах. Публика (евреев мало) не экспансивна, никто не приходит, все смотрят буками, только в Новониколаевске пришла какая-то дама. Впрочем, в Новониколаевске ремесленники просили прочесть лекцию в пользу семейств запасных, можно бы о театре, но еще не знаю, успею ли на обратном пути[640]. — В Томске я немного опоздал на лекцию, и одна из помощниц устроителя приехала за мною. Мы уже выходили, как подошла ко мне молодая девица: — С вами ли Анастасия Николаевна? — Оказалось, что это — падчерица Константина Николаевича[641]. В прошлом ноябре он застрелился, на нервной почве, как она объяснила. Она служит в Томске. Не было уже времени поговорить с нею обстоятельнее, но Маломет (кажется, очень дельный устроитель) обещал узнать ее точный адрес и сообщить мне. Она была зимою в Петрограде, хотела повидать тебя, но в адресном столе не получила справок, нас в это время, должно быть, не было в Петрограде. На другой день я телеграфировал Тебе об этом со станции Тайга: из Томска уехал сразу после лекции, в 6 ч. утра; в Тайге пересадка, и пришлось сидеть с 9 ч. до 3 ч., потому что поезд опаздывал на 5 часов. (Томск не на магистрали, а на ветке, 82 версты от станции Тайга). — Следующий раз, если еще впутаюсь в сибирскую поездку, буду устраивать не менее 2-х лекций в каждом городе. Так все делают. Иначе получается такое впечатление, что все время или едешь в тесноте, или торчишь на вокзале, или торопишься, не выспавшись, на поезд. И почти невозможно ничего рассчитать: или опоздаешь, как в Тюмень, или приезжаешь слишком рано, как в Красноярск. — Я переводил Тебе телеграфом из Екатеринбурга 50 р., из Новониколаевска 140, из Томска 110, всего 300 р. В Томске на мою долю очистилось 450 р., из них переведу в Рязань 50 р., и Тебе сейчас перевожу тоже телеграфом 200 р. Всего, значит, Тебе послано 500 р., которые Тебе должны хватить на все домашние расходы на октябрь. Если будут от меня еще присылки, резервируй их на ноябрь. Всего у Тебя накопится, с деньгами из Москвы, 1500 р. Очень советую, если еще не сделала этого, завести безотлагательно текущий счет в каком-нибудь банке (Волжско-Камский, Азовско-Донской, Сибирский, Соединенный) на Твое имя и держать там все деньги, кроме небольшой суммы на расходы. Всякий расход можно сделать, написавши чек. Хорошо, если сообщишь мне телеграммой название Твоего банка и номер счета; переводить деньги через банк дешевле и удобнее. — Мои следующие этапы таковы:
16 октября Иркутск, Мария Федоровна Жербакова, для телеграмм Иркутск, Жербаковой.
21 октября Петропавловск Акмолинский, Леонид Степанович Ушаков, ред<актор> газ<еты> «Приишимье».
25 октября. Тюмень. Александр Александрович Крылов, Контора типографии и редакции Сибирской Торговой газеты. Для телеграмм: Тюмень, Крылову.
27 октября. Пермь. Матильда Соломоновна Симанович, музыкальный магазин.
Оттуда домой, дома буду 30 октября днем.
Крепко целую. Будь весела и здорова.
P. S. Так как есть еще Петропавловск Камчатский, то в телеграммах и письмах надо отмечать; Петропавловск Акмол<инский>.
P. P. S. Коган[642] в Новониколаевске читал с убытком; его слава до Сибири еще не дошла.
15 окт<ября 1916 г.> Иркутск.Миленькая Малимочка, здравствуй! Еду, еду, от Тебя нигде нет ни письма, ни телеграммы, неизвестно, что у Тебя происходит. В Красноярске все прошло хорошо, даже были гимназисты, с которыми разговаривал в антракте[643]. И публика чуть-чуть поживее, чем в предыдущих городах. Публики было 445 ч<еловек>, зал общественного собрания, так назыв<аемый> Новый театр. Зал белый, светлый, довольно приятный, и был довольно хорошо наполнен. Приход был 527 р. 75 к., расход, с 10 % устроителю, 203 р. 60 к., из которых, как всегда, больше всего пришлось за помещение, 75 р. На мою долю пришлось 325 р. 55 к. Из этих денег я Тебе перевел телеграфом 175 р.[644], всего с раньше переведенными 675 р. Я рассчитываю, что эти деньги пойдут на хозяйские расходы на октябрь и ноябрь. Опять советую Тебе завести текущий счет на Твое имя и держать там все деньги, которые Тебе не сейчас нужны; лучше при надобности хоть каждый день писать чеки, чем держать на руках лишние деньги. Если бы я знал Твой банк, то было бы гораздо удобнее для меня и дешевле переводить через местные отделения банков те деньги, которые я отделяю для Тебя — Поезд из Красноярска по обыкновению запаздывал на 4 часа, вместо 1 ч. ночи пошел в 5 ч., так что ночь после лекции вся разбилась, и было очень скверно и тесно; только утром перешел в другой вагон, и там уже было очень удобно, и я ехал один в купе, и ночь на 15-е спал со всеми удобствами. В Иркутск приехал в 12<-м> часу, отправился на почту перевести Тебе деньги. Потом зашел в Реноме[645]. Поговорил с хозяином этой фирмы (еврей Школьник) и его сыном. Говорят о Константине Николаевиче в самых лестных выражениях; прекрасный работник, умный. Вел очень широкий, светский образ жизни. Женился на богатой женщине, вдове купца Черных, — тысяч до 100. Торговлю ликвидировали, деньги быстро растаяли. Потом запутался в делах. К тому же болезнь, начал глохнуть; грозила очень опасная операция[646]. — Пасынок служит секретарем в Томской городской полиции; выписал к себе и сестру. — Крепко целую.
631
Письмо отправлено из Новониколаевска.
632
В Омске Сологуб выступил с лекцией «Россия в мечтах и ожиданиях» в зале Общественного собрания 6 октября; она привлекла «многочисленную публику, переполнившую зрительный зал» (Омский телеграф. 1916. № 212. 8 октября).
633
Воспоминаниями об Омске Сологуб позднее делился с К. И. Чуковским, записавшим в дневнике 21 октября 1923 г.: «Сологуб вспомнил Омск: „Плоский город — кругом степь. Пыль из степи — год, два, сто лет, вечно — так мирно и успокоительно засыпает весь город. Я остановился там в „гостинице для приезжающих“. Ночью мне нужно было укладываться. Электричества нет. Зову полового. Почему нет электричества? — Хозяин велел выключить. — Почему? — У нас всегда горит до часу. А теперь два. — Да мне нужно укладываться. — Хозяин не велел. — Дурень, а читал ты вывеску своей гостиницы? Там написано — не „гостиница для хозяина“, а „гостиница для приезжающих“. Я — приезжающий, значит, гостиница для меня“. Аргумент подействовал, и Сологуб получил свет» (Чуковский. Дневник. С. 252).
634
О. Миртов (псевдоним Ольги Эммануиловны Негрескул, в замужестве Котылевой; 1875–1939) — прозаик и драматург. Ее пьеса в 4-х действиях «Хищница» была издана журналом «Театр и искусство» (Пг., 1916).
635
Ср. отклик на постановку «Хищницы» в омском Городском театре: «Пьеса довольно сценична и смотрится не без интереса, но как-то чувствуется, что автор не глубоко плавает: индейка не Бог знает какой марки. <…> Сильно вредят пьесе длинные рацеи, разжевывающие зрителю совсем не мудреную теорию Татьяны <…>» (Омский телеграф. 1916. № 212. 8 октября; подпись: С.М.В).
636
Смешанный вагон с местами разных классов.
637
Машинистка.
638
С лекцией «Россия в мечтах и ожиданиях» Сологуб выступил в Новониколаевске в зале Городского корпуса 8 октября, в Томске — в зале Общественного собрания 10 октября.
639
О том, что в Томске выступление Сологуба вызвало разочарование аудитории, свидетельствуют газетные репортажи: «Мы не ждали, конечно, от автора „Творимой легенды“ ни глубокого исторического анализа, ни выяснения тенденций развития человечества, ни, тем более, смелых, основанных на научных данных, прогнозов будущего, картины грядущего дня, но мы все же смели надеяться, что лектор скажет хоть что-нибудь новое и увлечет читателя течением мысли большого оригинального человека. К сожалению, и эти надежды наши не оправдались. <…> Сологубу-художнику оказалась не под силу работа историка-социолога, и цель его в соответствии с этим осталась, конечно, недостигнутой» (-ий. «Россия в мечтах и ожиданиях»: (Лекция Ф. Сологуба) // Сибирская жизнь (Томск). 1916. № 220. 12 октября); «К сожалению, Федор Сологуб выступил у нас в качестве политического лектора. Если недавний враг „дебелой бабищи — жизни“, отрицатель земли и ее суетных забот и мог превратиться в трубадура политической идеи, то уж, во всяком случае, он не мог стать ее теоретиком. Неудивительно поэтому, что его лекция „О России в мечтах и ожиданиях“ представляла собою типичный образец обывательской путаницы, пестрое сплетение наивной учености и смутного мистицизма. Отсутствие в ней внутренней и даже внешней связи, темный язык затрудняли разумение и утомляли внимание. Вторую половину лекции усталая публика почти не слушала, беспрерывно выходила. Было тяжело и стыдно наблюдать эту сцену. Не так должна была произойти встреча томского общества с Сологубом. Но будем помнить, что это невнимание относится только к неудачному лектору, а не к выдающемуся писателю» (Кр-ин Ар. По поводу лекции Федора Сологуба // Там же). Сходную реакцию публики вызвала лекция и в Новониколаевске. См.: Чинаров Евг. Мистическая каша: (По поводу лекции Ф. Сологуба) // Голос Сибири (Новониколаевск). 1916. № 42. 11 октября.
640
В новониколаевской газете «Алтайское дело» (1916. № 221. 11 октября) сообщалось, что Сологуб «по просьбе представителей местного о<бщест>ва ремесленников изъявил свое согласие на обратном пути из Иркутска 19 октября прочесть в Новониколаевске вторую лекцию — о современном театре. Сбор с лекции пойдет в пользу мобилизованных ремесленников и их семей». Аналогичное сообщение поместила красноярская газета «Сибирская мысль» (1916. № 199. 16 октября). Это намерение не было реализовано.
641
К. Н. Чеботаревский — брат Ан. Чеботаревской по отцу; за участие в революционной деятельности был приговорен к 14 годам заключения и ссылки в Сибирь. В октябре 1910 г. Чеботаревская, после пятнадцатилетней разлуки, разыскала брата, между ними установилась переписка (последнее из писем К. Н. Чеботаревского к сестре датировано 10 января 1912 г. // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 315).
642
См. п. 62, коммент. 3 (в файле — комментарий № 619 — прим. верст.).
643
Лекцию «Россия в мечтах и ожиданиях» Сологуб прочел в Красноярске 13 октября в Новом театре Общественного собрания. «Перед нами — Сологуб-политик, беспомощно запутавшийся в дебрях мистицизма <…> и тщетно пытающийся связать в стройную систему все то, что им создано в литературе и поэзии ранее, с тем, что он говорит теперь в своей лекции, — писал красноярский обозреватель. — Жалкая и неблагодарная попытка, лишний раз доказывающая лишь, что можно быть глубоко даровитым поэтом, оставаясь бесталанным политиком-социологом или философом, и наоборот» (С.Б. Федор Сологуб, творящий новую легенду // Сибирская мысль (Красноярск). 1916. № 200. 16 октября).
644
Кр<асноярск> или Иркутск (приписка карандашом).
645
Иркутское товарищество чайной торговли «Реномэ», в котором К. Н. Чеботаревский служил коммерческим посредником.
646
Письма К. Н. Чеботаревского к Ан. Чеботаревской свидетельствуют, что одной из наиболее существенных причин его угнетенного состояния были тяжелые последствия пятилетнего заключения в одиночной камере, когда ему пришлось полной мерой ощутить свое бесправное положение (избиения до потери сознания, издевательства тюремщиков). «До сих пор я не знаю покоя, — писал он Чеботаревской 19 июля 1911 г. — Правда, вина моя велика — но наказание несоразмерно. Последствия его я влачу, как ядро каторжника. Они еще не кончились, и в этой длительности есть свой ужас. <…> Как грязный отстой поднялась вся муть воспоминаний, и вновь душа разбита, болит, и поднимается вся ненависть к этой подлой, проклятой жизни. Скорее к ее остатку» (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 315).