— Я заказал новый фильм для посетителей.

— Что за фильм? Зачем?

— Для показа посетителям в нашем малом кинозале. Его обновляют по моему указанию.

— Все это прекрасно, Джонатан, но давайте вернемся к вопросу об абортах. Чем я или мой аппарат можем способствовать принятию рационального решения по делу «Найдел против Иллинойса»?

Поулсон ответил не сразу — сначала он обшарил глазами лицо президента, ища и не находя намека на нужный ответ.

Рэндолф Джоргенс слыл человеком самонадеянным. Под сто девяносто сантиметров ростом, он поддерживал отличную физическую форму с помощью тренажеров, установленных в спортивном зале Белого дома. Задубелое, изборожденное морщинами, покрытое несходящим загаром лицо свидетельствовало о его происхождении из засушливой, выжженной солнцем Аризоны. Улыбку, обаятельную и открытую, он всегда держал наготове. В то же время ничто не ускользало от взгляда холодных, серых глаз — ни в тот период, когда Джоргенс создавал огромную индустриальную империю, ни позже, когда он вступил на арену политической борьбы. «Ловок, — гласила бытовавшая в Вашингтоне характеристика Джоргенса, — ловок, проницателен и беспощаден».

— Не могу представить себе никакой исходящей от исполнительной власти инициативы, господин президент, которая могла бы оказать существенную помощь в данном деле. — В действительности Поулсон хотел дать понять, что, ставя вопрос таким образом, президент поступает бестактно, поскольку Верховный суд неприкосновенен, он — оплот свободной мысли и независимых суждений, не подверженный ничьему влиянию, ни законодательной, ни исполнительной власти, включая президента Соединенных Штатов.

Кандидатуру Поулсона на должность председателя Верховного суда, после выдвижения ее президентом Джоргенсом, энергично, подчас бурно обсуждали в процессе утверждения. Его дело подробно, исчерпывающе исследовали в ФБР, потом сенат провел собственную проверку, все время держа его самого и семью в величайшем нервном напряжении. Поулсону стало известно и то, что президент распорядился провести для себя лично секретное изучение его досье силами работников Налогового управления и даже, поговаривали некоторые, ЦРУ. Но еще до обнародования своего выбора Джоргенс приглашал его несколько раз для долгих, основательных бесед, прежде всего с целью сопоставления взаимных точек зрения на различные политические и социальные проблемы. Очевидно, взгляды Поулсона совпали в основном с представлениями президента о том, какими убеждениями должен руководствоваться председатель высшего судебного органа страны и какие принципы должен отстаивать в деятельности судебной системы.

Приглашенный для показаний в Юридический комитет сената в процессе предшествующих утверждению слушаний Поулсон попал под энергичный, жесткий, подчас открыто неприязненный — в зависимости от позиции спрашивающего — перекрестный допрос. Один сенатор-либерал выразил беспокойство по поводу того, сумеет ли руководимый Поулсоном Верховный суд действовать самостоятельно и независимо от новой администрации. На это кандидат в председатели ответил так: «Видите ли, сенатор, я — человек со всеми слабостями и недостатками, присущими людям вообще и уважаемым членам сената в частности. Но в то же время я целиком посвятил свою жизнь работе на юридическом поприще, ибо для меня закон превыше всего. Не имея законов, наше с вами общество не могло бы существовать как цивилизованное общество. Да, на моем жизненном пути неоднократно возникали ситуации, когда личные убеждения вступали в прямое противоречие с куда более важными требованиями закона, и в каждом из этих случаев закон одерживал верх. Так будет и впредь, если меня утвердят на пост председателя Верховного суда Соединенных Штатов Америки».

В тот момент Поулсон искренне верил в правоту каждого произнесенного слова.

— Прошу информировать меня ежедневно о прохождении этого дела, — без обиняков приказал Джоргенс.

— Непременно, господин президент.

— Как насчет Коновера, Джонатан? Он, я больше чем уверен, проголосует в пользу истицы.

— Скорее всего, господин президент.

— Пошлый старый дурак!

На эту реплику президента Поулсон подчеркнуто промолчал. При всей нелюбви лично к Темплу Коноверу, его образу жизни и антипатриотичным, по мнению Поулсона, либеральным заблуждениям, его нельзя было не уважать за твердость и принципиальность.

— У вас есть другие вопросы ко мне, господин президент? — спросил он.

— Есть, Джонатан, — дело Сазерленда. На каком оно этапе?

— Я просто не знаю. Мы в Верховном суде можем лишь содействовать работе органов расследования, которые занимаются данным делом…

— Мне о нем докладывали. И то, что я узнал из доклада, мне, должен сказать прямо, совершенно не понравилось.

— Что конкретно, господин президент?

— До убийства этот подонок, оказывается, изловчился достать компромат на целый ряд людей.

— Этот факт достоин сожаления, которое все мы разделяем. Я лично с самого начала решительно протестовал против его зачисления в штат моим сотрудником.

— Так почему же его все-таки взяли?

Услышав вопрос, Поулсон отшатнулся, как от удара. Это и был удар ниже пояса. Причина, по которой он принял Сазерленда к себе, была президенту прекрасно известна, поэтому своим вопросом он просто-напросто ставил Поулсона на место. Но не ответить президенту страны он не смел.

— Вам, несомненно, известно, как активно добивался этого места его отец. Кроме того, каковы бы ни были личные качества Сазерленда-младшего, нельзя не признать его очевидной одаренности. Во всяком случае в мою бытность в суде ему не было равных по умению квалифицированно составить справку по делу. Разумеется, знай я в ту пору о другой стороне его личности…

— Задним числом все мы умные, поэтому не будем напрасно тратить время, Джонатан. Жаль только, что вы не смогли побыстрее разглядеть, что творится у вас под носом, в вашей собственной канцелярии. А когда наконец разглядели, было поздно — хлев простоял открытым черт-те знает сколько времени…

— С моей точки зрения, сэр…

— Мало того, что разразившийся скандал, будь он неладен, затронет ряд проводимых администрацией секретных программ и даже отдельные аспекты национальной безопасности, — его лицо налилось кровью. — Своими действиями этот сопляк уже, возможно, скомпрометировал, пока, слава Богу, без огласки, не только руководство наших разведывательных учреждений, но и мой собственный аппарат. В сегодняшней сводке ЦРУ написано черным по белому, что добытые им… через отца… материалы — угроза вполне реальная!

Внезапно президент вскочил на ноги, и лицо его расплылось в улыбке. Обойдя стол, он одобряюще похлопал Поулсона по спине. И снова все было при нем, все составляющие незаурядного обаяния: заразительная улыбка, теплота, подкупающее дружелюбие.

— Ну-ну, Джонатан, еще не все потеряно. Главное — владеть ситуацией, направлять ход событий, хотя бы теперь не пуская их на самотек.

— Ни в коем случае. Благодарю вас за аудиенцию, господин президент.

— Нет, это я вас благодарю, Джонатан. И пожалуйста, передайте привет вашей супруге.

— Непременно, господин президент, непременно, и то же самое передайте первой леди.

Поулсон проделал обратно весь путь через подземный тоннель в здание Министерства финансов, у подъезда которого ждал его автомобиль.

— Обратно в суд, сэр? — спросил его водитель.

— Нет-нет, домой, пожалуйста. Я устал за сегодняшний день, я ужасно устал. — Откинувшись на подушку сиденья, он закрыл глаза, ощутив холодное, липкое прикосновение к спине насквозь пропотевшей сорочки.

Вера Джонс постучала в дверь кабинета доктора Сазерленда. Он попросил ее войти. У доктора сидел важный пациент — управляющий одного из ведомств в системе Министерства сельского хозяйства.

— Простите, что пришлось вас побеспокоить, доктор, мистер Л. на проводе. По срочному делу.

Извинившись перед пациентом, Сазерленд прошел в свой личный кабинет и снял трубку на телефоне с тремя лампочками, одна из которых призывно мигала.