Кристиан свернул в первый же переулок, собираясь взять такси и побыстрее приняться за дело. Задумавшись, он толкнул стоявшего к нему вполоборота широкоплечего человека. Тот гневно повернулся:

— Какого черта...

Кристиан, чувствуя себя виноватым, открыл рот, чтобы извиниться, и замолк. Перед ним стоял Хельмут Хайссе, племянник профессора Циммера из Японии.

Институт был надежно укрыт пышной шапкой густой экзотической растительности. Все постройки института были разбросаны на площади в два квадратных километра, обнесены со всех сторон колючей проволокой и сторожевыми вышками. Служба безопасности — ее сотрудники ходили в серо-зеленой униформе, сшитой из легкой немнущейся ткани, — повсюду установила электронные системы контроля. Ночью обитателей института часто будил рокот моторов — самолеты «Си-эй» покидали джунгли, когда темнело. В центре территории стояло напоминающее крепость единственное двухэтажное каменное здание (все остальные постройки были просто одноэтажными бараками) контрольного пункта, у дверей которого круглосуточно дежурили охранники с автоматами. Судя по антеннам, возвышавшимся над контрольным пунктом, институт располагал мощной системой связи.

Когда в Западной Германии начался митинг Национальной партии, руководители института собрались у включенного на полную мощность радиоприемника.

В комнате радиоцентра столпилось несколько десятков человек. Самым старым из них было около семидесяти, самым молодым чуть больше двадцати. Старшее поколение перебралось в Латинскую Америку после крушения нацистского режима. Много лет провели в джунглях, мечтая о том дне, когда они вернутся в Германию победителями. Молодые обитатели института родились и выросли в немецких поселениях, разбросанных по континенту, и никогда не видели страны, о которой говорили их родители. Они жили в нереальном мире, населенном мифами и мертвецами. Их воспитывали на национал-социалистских идеях, заставляли читать «Мою борьбу», «Миф двадцатого века», старые номера «Фёлькишер беобахтер», «Ангриф», «Дас шварце кор», пожелтевшие страницы которых были истрепаны страдавшими ностальгией по фашизму. Расовая теория, кровь и почва, культ фюрера, надежда на возрождение фашизма, почитание насилия и непоколебимая вера в возможность с его помощью добиться своих целей — в такой атмосфере они жили. Им внушали нордическую твердость, ненависть к врагу, учили презирать культуру, особенно городскую, «асфальтовую», несущую миазмы разложения.

Три года они трудились над проектом «Вальхалла». Вернее, работали ученые, те, кто прошел переподготовку в ядерном центре в Карлсруэ, и те, кого «коричневый фронт», как Норберта Хартунга, похитил и вывез в институт. Остальные обитатели института в основном были озабочены обеспечением секретности проекта «Вальхалла».

Когда из радиоприемника раздались аплодисменты и восторженные выкрики толпы, приветствовавшей лидера Национальной партии, в комнате все смолкло. Для «коричневого фронта» в целом атомная бомба, созданная в институте, была главной, но не единственной ставкой. Люди в институте все надежды вернуться — и вернуться победителями, хозяевами положения — связывали с проектом «Вальхалла».

Испытывая первое ядерное взрывное устройство, они уничтожили пассажирский корабль «Генерал Шерман», сбившийся с курса. Взрыв можно было и отсрочить, дав кораблю уйти, но обитателям института хотелось поскорее убедиться, что проект «Вальхалла» завершен. Судьба ста пятидесяти человек их не волновала.

Теперь в самолет погрузили вторую бомбу, большей мощности. Когда начался митинг Национальной партии, самолет с атомной бомбой был уже готов к вылету. Он стоял в начале пустой взлетно-посадочной полосы. Пилот и штурман тщательно осматривали машину.

Из «коричневой тетради» Редлиха.

«Валь — совокупность погибших на поле боя героев... Вальхала или Вальхалла — в древнегерманской мифологии место почетного пребывания павших воинов, которые избраны богом битвы Одином... Валькирия — легендарная боевая дева, которая несет погибших воинов в Вальхаллу».

Взято из «Дас дойче ворт». Правописание и объяснение немецкой лексики, а также иностранных слов. Обработано в соответствии с нормами, установленными государственными учреждениями, Рихардом Пекруном, штудиенратом в гимназии Лессинга (Берлин). Издательство Георг Дольхаймер. Лейпциг. 1933».

Кристиан и Хайссе молча смотрели друг на друга. С площади доносился рев толпы, а в переулке было тихо. Здесь находилось несколько контор фирм, закрытых по случаю выходного дня. Чуть поодаль стоял длинный серебристый «мерседес» с затемненными стеклами, за которыми маячили силуэты голов. Мотор чуть слышно работал на холостых оборотах.

Боковое стекло машины медленно опустилось, Кристиан машинально посмотрел туда поверх головы Хайссе. Тот невольно оглянулся и сунул руку в карман. Тогда Кристиан, повинуясь инстинкту самосохранения, бросился бежать. Он не успел пробежать и трех метров...

Кристиан рухнул лицом на грязный асфальт, истоптанный тысячами ног спешивших на площадь поклонников Национальной партии. Несколько секунд он еще жил и успел подумать почему-то, что никогда не любил автомобили серебристого цвета...

Выстрелив, Хайссе бросился к машине, задняя дверца которой была уже предупредительно открыта. Въехав на тротуар, водитель развернулся и погнал «мерседес» прочь от пустынного переулка, где, раскинув руки, лежал убитый Кристиан Редлих.

— Быстрее! — бросил Хайссе водителю в темных очках.

— Зачем ты это сделал? — прошипел Циммер, который решился приехать в Федеративную республику с чужим паспортом, чтобы самому присутствовать при торжестве движения. Теперь он проклинал Хайссе и самого себя. — Сейчас нас остановит полиция. Ты понимаешь, что будет со мной, если я попадусь ищейкам? Пятнадцать лет как минимум.

— Заткнись, — огрызнулся Хайссе. — Что же было делать? Этот Редлих донес бы на нас, если бы ушел живым.

Водитель выжимал из машины все, что мог, торопясь выбраться из лабиринта узких переулков. От рева мотора, который гоняли на слишком высоких оборотах, звенели оконные стекла. Вильнув в очередной раз, серебристая машина свернула направо и вылетела на полосу встречного движения. Мотоциклист, мчавшийся навстречу, уходя от удара, врезался в столб.

— Полиция! — завопил Циммер, потерявший остатки своей профессорской вальяжности.

На перекрестке расположился моторизованный патруль. Полицейских, удобно устроившихся в машине, нисколько не интересовали проезжающие автомобили, но на такое вопиющее нарушение они не могли закрыть глаза. Старший из них начал нехотя вылезать из машины, чтобы заняться проколом, но с удивлением увидел, что нарушитель, вместо того, чтобы покорно ожидать блюстителя закона, пытается скрыться.

Серебристый автомобиль рванулся к выезду на магистраль. Этого патруль допустить не мог, полицейская машина перегородила дорогу. Водитель «мерседеса» резко затормозил и начал выворачивать руль, собираясь опять развернуться. Теперь только до полицейских дошло, что тут дело серьезное. Двое из них бросились к «мерседесу». В ту же секунду из серебристого автомобиля выскочил водитель и бросился бежать. Задние дверцы тоже распахнулись, и показались еще двое. Один из них, поменьше ростом и помоложе, выстрелил в спину водителю. Тот упал.

Шофер патрульной машины начал вызывать по рации подкрепление.

Хайссе, прижавшись к стене дома, стрелял уже по полицейским. Те отвечали огнем. Бессмысленно метавшийся Циммер угодил под пулю, споткнулся и медленно повалился на землю.

Хельмут Хайссе ушел.

Слушая по радио репортаж о выступлении лидера Национальной партии, в институте не уловили более сдержанной, чем обычно, интонации оратора. Он избегал выражений, которые могли бы показаться призывом к «походу на Бонн». Это был результат ночной беседы в доме лидера партии.