— И что делать?

— Ничего, расслабиться. Дети вообще очень быстро меняются. Начинай к этому морально готовиться. Вот твоя как ночью спит?

— Хорошо. Только просыпается часто.

— Ну и отлично. Но если вчера и сегодня спала, совершенно не факт, что завтра тоже спать будет. А если завтра не станет — это не будет означать, что теперь это на всю жизнь. Организм и психика у маленького ребенка еще незрелые, они формируются постепенно и в процессе роста ведут себя волнообразно. Почему-то часто родители об этом забывают и любые состояния воспринимают как «раз и навсегда».

Судя по рассказам девчонок в песочнице, так оно и было. Любую частность мамы немедленно возводили в правило. При этом требования к детям предъявляли без всяких поправок на возраст: с самого рождения (ну, уж к году–двум, в крайнем случае) им полагалось быть добрыми, щедрыми, ловкими и, конечно, безупречно здоровыми. Младенцы, которые спали, ели и выглядели не так, как хотели участковые педиатры и дальние родственники, вызывали у родительниц широкую гамму чувств — от разочарования до злости и вины, но уж никак не расслабленное: «и это пройдет».

Правда, мы с Наташкой все-таки видели больше негатива в сегодняшнем дне и ждали, когда, наконец, дети уже… (повернутся/поползут/заговорят), а Юлька с Малиной гораздо чаще радовались тому, что они еще не… (стали укатываться/уползать/скандалить). И если нам, «начинающим», казалось, что материнское счастье где-то в далеком будущем, то они, «продвинутые», напротив, убеждали нас, что счастье — вот оно, пока дети еще такие маленькие, и дальше будет только трудней. В общем, мы друг друга не очень понимали.

Дополнительно раздражало то, что девчонки завидовали мне и Наташке, утверждая, что у нас масса времени: «Ребенок заснул — можно рядом тоже прилечь, а не гоняться за старшим по всему дому». На наше возмущенное: «А посуду кто будет мыть? А еду готовить?» они отвечали, что, мол, можно звать маму или свекровь, чтобы они с хозяйством помогали, потому что кормящей женщине главное высыпаться, и бабушкам, в отличие от старших детей, это можно объяснить.

На практике с бабушками никто не пытался договариваться, потому что у Юльки мама была в Австралии, у Малины — дома, но помогать (вот странно-то!) совершенно не рвалась, Наташка использовала мамины визиты как возможность куда-нибудь уйти, а я — как возможность с мамой пообщаться. Просить занятых свекровей приехать с другого конца города помыть посуду никто из нас не решался, тем более что никто не мог похвастаться полным взаимопониманием и хорошими отношениями с ними. Обидно было еще и то, что пока дети спали, мы пользовались ненадолго обретенной свободой и старались употребить ее с удовольствием или хотя бы пользой. Поесть что-нибудь, кроме печенья или яблока, приготовить ужин (хотя бы из полуфабрикатов), протереть полы, позвонить кому-нибудь. Как только мы собирались, наконец, прилечь, дети тут же открывали глаза. В итоге вечером сил уже ни на что не оставалось, хотя, казалось бы, весь день ничем особенным заняты не были. Когда на пороге появлялся муж, ему вручался ребенок, а мы, усталые, бежали, наконец, в душ, и после этого при первой же возможности ложились спать. В какой-то момент Юлька увидела в каком-то Наташкином журнале рекомендации по сексу после родов и страшно возмутилась: «Что они тут пишут? Секса после родов просто не бывает! После родов бывает только сон!»

Но когда первые месяцы прошли, мы с Наташей, как и «опытные» девчонки, стали вспоминать начало материнства с ностальгией. И удивлялись, почему же недавно родившие мамы все время жалуются на детей, хозяйство и жизнь в целом.

Разговоры о… медицине

Весна, солнышко, на улице долгожданные +15°, одуванчики кругом, а я вынуждена звонить Наташке:

—Мы сегодня не гуляем. У Нюськи, кажется, ветрянка…

— О, отлично! Тогда мы к вам в гости сейчас придем!

Я уже, вроде, привыкла, что предсказать ее реакцию мне не удается почти никогда. Но чтоб настолько…

— М–м–м… Ну, я вам, конечно, буду рада, но…

— А как она себя чувствует?

— Замечательно. Только дальность прыжков слегка сократилась и глазки больные. И еще количество зеленых пятнышек на теле растет с астрономической скоростью.

— Ну, тогда точно придем! Ставь чайник!

При личной встрече она все объяснила:

— Ты знаешь, у меня приятельница была, которая ветрянкой в 28 лет заболела. Чуть не умерла, так тяжело переносила. А в детстве это хоть бы хны. Так что я решила, пусть уж лучше Юраша сейчас переболеет, чем потом в саду или школе, или, не дай Бог, когда совсем вырастет.

Все-таки ее отношение к болезням, врачам и медицине в целом сильно отличалось от моих взглядов. В общем, их же разделяли и остальные девчонки.

Малина воспринимала каждый детский чих как личное оскорбление. Она беспрекословно слушалась участкового педиатра, давала все назначенные при очередном ОРВИ таблетки, кутала детей так, что на улице они тут же потели (в любое время года), и удивлялась регулярным простудам.

Юлька, с одной стороны, относилась к медицине уважительно, все-таки мама — врач, так что здоровье детей в этой семье было безусловной ценностью. Но с другой, крайне скептически отзывалась о районной поликлинике и принципиально туда не ходила. Правда, и дорогим страховкам от нее досталось: «Всех врачей учат в одном месте, за что же мне платить бешеные деньги? За ремонт и дежурные улыбки? Только разводят на дорогие анализы». Она дружила с довольно милым педиатром, которую звала в гости по мере необходимости, и так же на дом вызывала отдельных платных специалистов из детских больниц или ведомственных клиник. Утверждала, что в итоге выходит гораздо дешевле, чем годовая страховка, а по комфортности такое обслуживание, может, даже и лучше.

Наташка любым врачам не очень доверяла и предпочитала сначала сама разобраться во всех Юрашиных проблемах и потом экзаменовать докторов, все ли нюансы этих проблем они учитывают. Она настояла на индивидуальном графике вакцинации, начитавшись виртуальных баталий о том, что прививки — страшное зло. Сначала даже думала не делать их вообще. Но потом Юлька рассказала о приятельнице, которая провела четыре месяца в реанимации с непривитым младенцем, подцепившим коклюш, и еще о знакомой, у которой ребенок на каком-то курорте от столбняка умер, и Наташка отправилась к иммунологам. Правда, после этого она еще дошла до гомеопатов, которые вылечили Юрашину аллергию и объяснили ей, что прививки ни от чего не защищают, а только портят иммунитет.

Однажды ей попалась какая-то книжка по психосоматике, и она стала раздавать нам диагнозы, утверждая, что все болезни от нервов, а точнее — от нерешенных психологических проблем.

— Нет, вот ты мне скажи, а микробная экзема что означает? — спрашивала Юлька, явно издеваясь.

— Ты бы еще про СПИД спросила! — отбояривалась Наташка.

— Ладно вам, девочки. Вы мне лучше объясните, что теперь педиатру говорить? «Не лечите нам простуду, ребенок вовсе не болеет, он так к себе внимание привлекает»? И что, температуру вообще не сбивать? — Малина пыталась вникнуть в новую теорию.

— Ага, представь лучше его реакцию на заявление, что обострение нейродермита означает проблемы с прикосновениями! — подхватывала Юлька. — Наташ, может, все-таки «иногда банан — это просто банан»?

— Твоя главная беда, — назидательно вещала Наташка Малине, игнорируя Юлькины насмешки, — во внешнем локусе контроля.

— Чего? — такого диагноза Малина еще ни от кого не слышала.

— А это ты в какой книжке вычитала? — поморщилась Юлька.

— То есть для тебя источник ответственности за все происходящее не в тебе самой, а во внешнем мире. Сказали, что педиатра слушать не надо, значит, ты теперь от меня ждешь готовых рецептов. Пойми, Алин, за здоровье детей отвечаешь ты. Не врачи, не книжки, не я, а ты — их мама! — наставляла Наташка.

— Слушай, ну, я же не училась в медицинском семь лет!

— Ну и что? Зато ты можешь думать, анализировать, сравнивать, сопоставлять, выбирать, в конце концов! Это же не врачам надо, чтоб у тебя дети здоровы были!