Получив первый офицерский чип, Комберг был направлен в секретную школу, в русский отдел. Фон-Плак-виц, генерал и начальник училища, нашел, что облик Вильгельма Комберга «истинно славянский». Так получил Комберг новое имя — Владимир Иванович Комбаров.

После школы он очутился в Сибири как закупщик хлеба для фирм Дании. Вместе с деловой перепиской о стоимости ржи, пшеницы, овса, о количестве отправленных и закупленных пудов шли рапорты о расквартировании сибирских дивизий, о депо и мостах, о завербованных агентах.

Когда же кайзер бежал, Комбаров получил приказ встретиться с американским консулом во Владивостоке. Тот принял его как своего старого и вышколенного лакея и отправил на Камчатку:

— Войдите в доверие к совдепам, — сказал консул в заключение немногословной беседы.

Сделать это было нетрудно. «Учителя» Комбарова, бежавшего от преследований белых, приняли как своего. Скоро он уже работал в губисполкоме, в кооперативном отделе, в роли скромного уполномоченного. Им были довольны в губисполкоме. Исполнительный, дисциплинированный, скромный, он завоевал авторитет, доверие, примелькался и стал одним из тех, кто живет и трудится, но на кого мало обращают внимания.

Но еще больше им были довольны его новые хозяева. Он аккуратно поставлял все сведения, которые их интересовали. Комберг гордился собой. Особенно он гордился своим последним делом. Это он разыскал в глубине Камчатки притаившуюся группу полковника Блюмгардта, это он составил карту лежбищ котиков на Командорах...

При этих воспоминаниях Комберг самодовольно улыбнулся. Да, он был хороший разведчик. Сколько лет он уже вот так живет под чужим именем. Пора и отдохнуть. Он должен помочь вывезти группу Блюмгардта в Америку. Об этом полковнике бывшего генерального штаба царской армии очень пекутся американцы, и Комбергу обещана немалая награда. Он выполнит свое дело, получит свои деньги и поживет год—два по-человечески, где-нибудь в Баден-Бадене или в Ницце. Рестораны, яхты, музыка и женщины, роскошные женщины, красивые и уступчивые...

Но тут же Комберг ощутил беспокойство, тревогу. Откуда это? Бромсет! Вот кто тревожит его. Этот гарпунер слишком самоуверен. Он не упустит возможности заработать на Блюмгардте, потеснить Комберга.

После разгрома большевиками остатков белых группа полковника Блюмгардта, не успевшая вовремя бежать за границу, притаилась в глухом уголке Камчатки. Комберг разыскал ее, вывел к берегу, и вот теперь ее вывезут в Северо-Американские Штаты, а он, Комберг, получит премию, отпуск и будет отдыхать.

Комберг уснул под мерное покачивание «Беги». На его лице так и осталась довольная улыбка...

...Журба, покуривая трубку, слушал Ли Ти-сяна. Только сейчас он понял, что китаец плавал на чилийской китобойной флотилии, о ней он еще пытался рассказать в ресторане «Вулкан».

Значит, ты китобой, — улыбнулся Журба, но китаец мотал головой.

Моя чифан[14]

Чифан — еда (кит.). стряпай. Моя только смотри, как другой большая рыба фангули... Кончай!

Жители носового кубрика не обращали на Журбу и Ли Ти-сяна внимания. Одни играли в карты, другие, разбившись на группы, вспоминали охоту на китов у острова Кергелен, в Индийском океане... В углу, как обычно, сидел Скруп. Положив на колено брусок, он привычными движениями точил нож. Его продолговатое лицо в сетке мелких морщин было сосредоточено. Седые волосы падали на лоб, чуть прикрывая уши. Маленький рот был упрямо сжат. Скруп покачивался в такт скольжению ножа по бруску.

К занятию Скрупа моряки привыкли. К тому же все знали, что нож заменяет Скрупу бритву и поэтому его надо хорошо и долго точить. Даже Ли Ти-сян больше не смотрел на Скрупа. После несчастного случая с Журбой китаец все свободное время проводил с Максимом Остаповичем и тихо, тайком от всех, угощал его. Вот и сейчас Ли Ти-сян, быстро оглянувшись, достал из-под кофты небольшой сверток в промасленной бумаге и сунул его под подушку Журбы:

— Мало-мало пирога кушай...

Ну зачем это, Лешка, — воспротивился моряк. Китаец движением руки остановил его:

Твоя много чифан, скоро-скоро поправляйся буду...

Спасибо, брат, — Журба несколько раз затянулся из трубки, помолчал и вытащил сверток из-под подушки. — Это... того... давай вместе.

Моя хорошо чифан, моя кока, — заулыбался Ли Ти-сян, поглаживая себя по животу.

Журба развернул бумагу. В ней оказалось пять аппетитно поджаренных пирожков. Они были еще теплые. Максим Остапович протянул пирожки другу:

— Бери... тогда и я буду есть!

Ли Ти-сян с неохотой взял самый маленький пирожок. Как ему хотелось, чтобы все их съел Журба. Если бы он только знал, как Ли Ти-сяну было приятно готовить их для Журбы, готовить в секрете от поваров из капитанских запасов муки и мяса, рискуя каждую секунду быть пойманным на месте преступления.

- Вкусно, — похрустывая румяной корочкой, говорил

Журба. — Хорошо ты готовишь, Лешка! Тебе бы в большом ресторане служить...

Моя тебе пельмени буду стряпай, — радостный от похвалы друга пообещал Ли Ти-сян.

Нет, Лешка, — Журба старался говорить как можно мягче. — Нельзя так. Пусть эти пирожки будут по следними. Почему я должен есть лучше других?

Он кивнул на сидящих за столом матросов. Ли Ти-сян хотел ему возразить, но не мог подобрать слов. Какое ему дело до всех этих чужих людей. Журба — его друг.

Максим Остапович по взгляду и выражению лица Ли Ти-сяна понял, о чем он думает, и сказал:

Так надо, Лешка!

Как твоя говори, так моя делай, — огорченно про шептал Ли Ти-сян. — Твоя лучше знай.

Мимо них прошел Скруп в своей длиннополой куртке из толстого синего сукна с медными пуговицами. Лицо матроса было задумчивым, даже грустным. «Старый человек, — пожалел его Журба. — Ни товарища, ни друга. Посмеиваются матросы над его богомольностью. Видно, не от хорошей жизни молится».

Скруп вышел на палубу. Вечерело. Матрос медленно брел вдоль борта, смотря прямо перед собой. Правая его рука была опущена в карман. Пальцы крепко сжимали рукоятку ножа, и в душе Скрупа накипала злоба. Как этот нож вопьется в ее тело! Ведь у него такое тонкое, такое острое лезвие. Один удар — и все кончено: беда, нависшая над базой, исчезнет. Скруп знает, очень хорошо знает, что происходит тогда, когда на корабль приходит женщина...

Капитан, матросы не видят этой опасности. Они заколдованы черными глазами дьяволицы. Как она сегодня смотрела на море, когда уходили китобойные суда. О! Скруп еще сильнее сжал нож. Ладони стало больно, но от этой боли он испытывал сладостное ощущение. Скорей бы! Нож войдет, как игла в масло. И бог увидит, что Скруп — его верный слуга на море. Матрос поднял лицо к потемневшему небу, посмотрел на запад. Там далеко за скалистой береговой стеной, тонкой пурпурной полоской разлился закат.

Скруп остановился. Взгляд его помутневших глаз был прикован к пылающему горизонту. Кровь! Вот оно предзнаменование. Сам бог велит ему сегодня свершить заслуженную кару над дьяволицей. И он сделает это.

Старый матрос жадно глотнул воздух, лицо его передернулось, исказилось, картины прошлого встали перед глазами. Он видел высокие волны, которые несли корабль на скалы у Оркнейских островов. Бурей были снесены мачты, волнами разбит фальшборт. Шлюпки давно слизало море. Кораблю грозила гибель. Острые рифы, как черные зубы, торчали из бушующей воды и вот-вот должны были вонзиться в днище судна, а там смерть в водовороте, на гранитных скалах. И все это из-за женщины, которую капитан взял в Ливерпуле. Тогда Скруп стоял за штурвалом, но судно не слушалось руля, и Скруп начал седеть. Он звал бога на помощь, и тот услышал его. Выбежавшая на мостик женщина была подхвачена волной или, быть может, Скруп помог волне взять то, что ей полагалось.

Исчезла женщина, исчезла и опасность. Корабль пронесло мимо рифов, и все остались живы...

Когда же Скруп поступил на угольщик, то и там его подстерегала опасность. Женщина с ребенком-девочкой упросила капитана взять ее до Гонконга. Скруп знал, что это принесет несчастье. Так и случилось. Машина вышла из строя, и две недели пароход носило по Атлантике. Тогда Скруп сделал то, что он делал всегда. Он пришел на помощь, он спас судно и команду от гибели. Ночью он пробрался в каюту пассажирки, и его руки быстро нашли ее горячее горло. Как билась эта дьяволица под его руками. Но от Скрупа никто не уходил. А девчонка даже не успела заплакать... Стоило лишь их отправить за борт, как утром им встретился пароход и оказал помощь. Скруп никому не сказал о своем богоугодном поступке... Он никогда не говорил о них. А их было много, и сегодня он совершит еще один...