Она высоко подняла руку, привстала на носки. Моряки махали вслед судну фуражками. Над китобойцем поднялся белый султан, и гудок, за ним второй, третий прокатился над бухтой, эхом откликнулся в сопках. Низко сидящее, вытянутое, устремленное вперед судно резало воду и быстро набирало ход.

— Скорей возвращайся! — уже тихо проговорила Тамара, опуская руку.

Она, Северов и моряки проводили взглядом судно, которое скрылось за мысом Голдобина. Провожал его и Пуэйль. Он стоял у входа в китайскую харчевню, на углу Алеутской и Верхне-Портовой улиц. По его лицу блуждала насмешливая улыбка. Он знал, что видит «Геннадия Невельского» в последний раз. Когда китобоец исчез из виду, Пуэйль вошел в темную, пропахшую дымом и горьковатым соевым маслом харчевню, потребовал вина. Ему подали фарфоровую чашку мутной, отдающей резким запахом рисовой водки. Он залпом выпил.

…Выведя судно в открытое море, Георгий Георгиевич, как обычно, сам проложил курс в Нагасаки и приказал Абезгаузу:

— Так держать!

— Есть так держать! — сквозь зубы процедил Петер, мотнув головой. Ему не терпелось скорее сдать вахту, запереться в каюте и вскрыть чемодан. Штурвальному уже мерещились сотни золотых монет, таких же, какие он видел в руках Пуэйля.

Капитан вышел на мостик, позвал Ходова.

— Через полчаса выстрой команду, будем проходить могилу Олега Николаевича!

— Спасибо, Георгий Георгиевич, — растроганно произнес боцман и, чтобы скрыть слезы, опустил голову.

Клементьев понимал состояние старика и, оставив его одного, ушел в каюту переодеться. Капитан порта был прав. Надвигался шторм.

Георгий Георгиевич достал из шкафа плащ, теплую шапку. Натягивая плащ, он скользнул взглядом по столу, увидел портрет Тамары. «Ну чего ты всегда так беспокоишься, дорогая? — молча разговаривал он с женой. — Трусишка ты, трусишка! А ведь ты можешь быть храброй, очень храброй. Помнишь, как ты сама пришла ко мне сюда, в эту каюту».

Он поставил на место фотокарточку, но рамка скользнула по столу и упала. Китобоец тряхнуло бортовой волной. Георгий Георгиевич вышел на мостик, приказал Абезгаузу переложить руль. Теперь «Геннадий Невельской» резал волны своим стальным острым форштевнем.

Клементьев осмотрел море. Горизонт уже был затянут штормовой дымкой. Все громче посвистывал ветер в вантах, небо стало низким, тяжелым. Капитан был спокоен. Он сверился с картой, с приборами и отдал в машину команду сбавить ход до самого тихого. На мостике его ждал Ходов. У Фрола Севастьяновича было печально-торжественное лицо. Он отрапортовал, что команда выстроена. Голос у боцмана дрогнул. Клементьев увидел, как сильно постарел, сдал Фрол Севастьянович… «Стар стал боцман, — подумал он. — Пора ему и на отдых. Вернемся во Владивосток, предложу или у меня жить, или у Алексея. Пусть с ребятами забавляется. Отходил свое по морю».

— Приспустите флаг, Фрол Севастьяныч, — сказал Клементьев, зная, что это будет приятно старому моряку.

Ходов ничего не ответил. Он молча спустился по трапу, подошел к мачте и взялся за лини. Флаг, бившийся по ветру, стал медленно сползать с флагштока и еще сильнее заполоскал полотнищем. Все, кто находился на мостике, следили за ним. Но вот флаг остановился. Клементьев громко, твердо сказал:

— Моряки-китобои! Мы проходим место, где в морской пучине похоронен капитан Удача, первый русский китобой Олег Николаевич Лигов, дело которого мы продолжаем. Будем достойными его наследниками! Почтим его светлую память. Аминь!

Клементьев, а за ним все сняли головные уборы. Ветер перебирал редкие седые волосы на опущенной голове Ходова, густые черные пряди Мэйла. Гарпунер стоял у пушки и не сводил глаз с капитана, ждал его сигнала.

Капитан поднял руку, и Мэйл выстрелил из гарпунной пушки. В ту же секунду гул выстрела слился с грохотом взрыва и скрежетом рвущейся стали. Яркое пламя ослепило капитана и тут же померкло.

Разорванный надвое китобоец моментально затонул. Среди обломков и каких-то вещей, плавающих на волнах, показались две-три головы моряков, но и они скоро скрылись под водой. Стремительно бегущие с севера волны разметали следы катастрофы. Море стало пустынным…

Над волнами пронесся ураганный ветер, и на секунду стало необычайно тихо. Но постепенно где-то вдали стал нарастать гул. Приближался шторм.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Ха-ха-ха! Значит, виноват шторм?

— Вот свидетельство капитана Вальтера Юнга!

— Ха-ха-ха! — Дайльтон закатывался от смеха, сверкая золотыми зубами.

Он рывком поднялся из мягкого кресла, подошел к камину, поворошил щипцами пламенеющие поленья. Президент был о шелковом халате. В его домашнем кабинете стояла приятная полутьма.

Бросив щипцы, Дайльтон вновь залился смехом, подошел к Джилларду, хлопнул его по плечу:

— Как, Уильям, можем мы еще делать дела?

— О! — самодовольно произнес советник.

Он стоял у стола в вечернем костюме. Этот вечер Джиллард хотел провести куда более интересно, но письмо капитана Вальтера Юнга, опубликованное в вечерней газете, привело его к президенту. Никогда не мешает приобрести лишний раз благосклонность хозяина.

— Скажите, Уильям, только правду, сколько стоило вам это правдивое авторитетное заявление капитана… как его…

Он заглянул в газету, но не мог разобрать мелкий шрифт и поискал на столе очки. Джиллард подсказал:

— Капитан Юнг!

— Да, капитана Юнга. — Дайльтон перестал улыбаться, деловито спросил: — Кто он?

— Хозяин небольшого судна. Ходит по фрахту японцев.

— Так. — Дайльтон задумался. Лицо его стало строгим. Тоном человека, принявшего решение, сказал Джилларду: — Этого лжесвидетеля и подлеца возьмем к себе. С такими людьми можно работать.

— Возможно, он не захочет, — начал советник, но его перебил Дайльтон:

— Сколько вы ему заплатили за показание «очевидца»?

— Сто долларов!

— Оно может ему обойтись в десять тысяч, — угрожающе произнес Дайльтон. — Так ему и скажите. А Юнг нам потребуется. Он работает с японцами. Будет нашим осведомителем. Японцы нам еще доставят хлопот… Значит, так, — оборвал себя Дайльтон. — Подведем некоторый баланс. У русских нет больше китобоев. Едва ли кто из них отважится последовать примеру Лигова или Клементьева. Урок дан неплохой.

— Дорого нам обошелся, — сказал Джиллард.

— Пустяки, — махнул рукой Дайльтон. — Моря русских должны быть нашими. Но теперь времена другие, и русские должны бить китов для нас!

— Как? — удивился Джиллард. — У них же нет ни флота, ни китобоев.

— Будут, — нараспев произнес Дайльтон и захохотал. — Есть среди русских близкие нам люди. Вот они вам и помогут. Пуэйль уже встретился с одним. Это его третья удача в Европе. Граф Кайзерлинг. Слышали? Нет. Нельзя сказать, чтобы он был совсем русским. Больше немец. Но это не важно. Лишь бы русский паспорт.

— Я, кажется, начинаю понимать, — оживился Джиллард, вспомнив тост президента в честь Пуэйля. — Этот граф создаст китобойную флотилию и будет вести охоту так, как нам потребуется.

— Вы способный ученик, Уильям, — похвалил Дайльтон. — А не выпить ли нам по этому случаю старого вина?

Джиллард слегка нагнул голову. Президент позвонил. Бесшумно вошел слуга. Отдав ему распоряжение, Дайльтон продолжал:

— Мы больше не будем действовать так, как все эти годы. Мы можем оказаться на дне рядом с Уэсли или со Стардсоном на виселице… — Он замолк, следя за входившим слугой. Когда тот поставил поднос с бутылкой вина и двумя бокалами и вышел, президент налил вина, поднял бокалы: — Выпьем за то, чтобы удача в новом предприятии не покидала нас. За русскую китобойную флотилию графа Кайзерлинга!

Они выпили и рассмеялись. Джиллард сказал:

— Если бы мне год назад сказали, что вы будете произносить тост за процветание русских китобоев, я бы скорее согласился пустить себе пулю в лоб, чем поверить.

— Ваша пуля от вас не уйдет, — с усмешкой проговорил Дайльтон. — Если вы когда-нибудь мне измените.