Изредка бывают юноши, которые рискуют изображать женщин, но вообще-то в ролевой среде это практически не принято. И чаще всего подобное переодевание — «прикол». Как и везде в обществе, среди ролевиков существуют, конечно, лица «нестандартной половой ориентации» мужского пола, но они не делают из этого фетиш и не носят мамино платье и туфли на каблуках.

И все же в истории, в которую угодил Вадим Вершков, присутствовало нечто невероятно ролевое.

— Шекспировское, — задумчиво отметил Харузин. И процитировал «Двенадцатую ночь»: — «Вы с девушкой хотели обвенчаться, вам достается девственник в мужья». То есть, прямо наоборот: вы с девственником хотели обвенчаться, вам достается девушка в жены…

— Что ты имеешь в виду? — спросил смущенный Вершков. И покачал головой: — Ох, ребята, не надо смеяться! Мне и так дурно. Не знаю, как всем теперь в глаза смотреть…

— Даже имя совпадает — Себастьян, — продолжал беспощадный Харузин.

— При чем тут Себастьян? — не понял Вершков.

— У Шекспира, — пояснил Эльвэнильдо. — Юношу звали Себастьян. А его сестру-близнеца, с которой его перепутали, — Виола… Кстати!

Тут одна и та же мысль осенила всех троих (Гвэрлум присутствовала при разговоре, откровенно наслаждаясь пикантностью и трогательностью ситуации). У Севастьяна Глебова имеется сестра — Настасья…

— Кстати, а где «Виола»? — спросил Харузин в воздух. — Не отыскать ли нам ее? Может быть, это немного утешит нашего герцога Орсино. То есть, прости, Вадик, я хотел сказать — нашу графиню Оливию…

— Ну тебя! — Вершков вскочил и выбежал вон.

Эльвэнильдо проводил его глазами.

— Дивный кумир рассыпался, а ведь он, кажется, на самом деле влюбился в эту Гликерию. Достойная участь для романтического странника по мирам: полюбить ту, которой не существует…

— Знаешь что, — вмешалась Гвэрлум, — а я не думаю, что он так уж неправ. Севастьян знал, как себя вести, когда переоделся девушкой. У меня имеется сильное подозрение, что в этом он подражал своей сестре. В точности ее копировал, если говорить еще более определенно. Так что наш Вершков влюбился в Настасью по одному ее изображению. Это — любовь издалека! Как у трубадуров, которые умели любить неведомую даму лишь по слухам о ее добродетелях и красоте.

Как только надлежащее определение было найдено, и Эльвэнильдо, и Гвэрлум успокоились. Возникло ощущение, что все расставлено по своим местам, у каждой вещи имеется соответствующая этикетка, каждое событие занесено в каталог и пронумеровано — во Вселенной восстановлен порядок.

Иона мыкался в стороне, в разговоры не вступал — сразу убегал, едва только кто-нибудь поворачивался в сего сторону.

По обыкновению он предпочитал выжидать где-нибудь в стороне, пока буря не уляжется. Он не знал, как отнесутся к его выходке Флор и Лавр. До сих пор мальчик Животко не проявлял инициативы и никакого самовольства не чинил. А тут — такое надувательство!

Нет уж. Лучше затаиться и пересидеть где-нибудь под половицей. А Флор и Лавр решат, как с ним быть. Сердиться на него или хвалить за находчивость. Тогда уж можно будет явиться им на глаза и разговаривать.

К счастью для Ионы, Севастьян, который воспитывался боярским сыном, будущим хозяином большого хозяйства, умел принимать решения и за себя, и за друзей. Переодевшись в подобающее платье и разыскав Иону, Севастьян сказал тому хмуро:

— Хватит прятаться. Идем, поговорим с господами. Заварили мы кашу с тобой, Иона…

Иона послушно пошел за крестным отцом.

Флор встретил их, против ожидания, вполне приветливо.

Севастьян остановился в нескольких шагах от хозяина дома, степенно поклонился ему, а после выпрямился, глядя прямо в лицо.

— Ну, здравствуй, Севастьян Елизарович, — молвил ему Флор. — Добро пожаловать! Тебя по всему Новгороду ищут, убийство Вихторина тебе приписывают, да и стрелец на твоей совести…

— Я в твоей воле, — спокойно сказал Севастьян. От недавней истерики почти не осталось следов, только веки еще были красны и распухли, да на щеке алела царапина. — Хочешь — отдай меня Колупаеву, а то он мало людей из моего дома загубил безвинных. Хочешь — приюти у себя… Да только ведь долго я здесь взаперти не усижу.

— Твой отец и твоя мать погибли безвинно, — ответил Флор, — а сестра еще жива, и мы ее вызволим, если она захочет покинуть монастырь. Погоди объявляться в Новгороде, Севастьян. Когда мы представим истинного виновника всех злодейств, тебе вернут отцовское достояние, и ты станешь хозяином в собственном дому.

Севастьян продолжал держаться прямо, но Флор увидел, что губы у него запрыгали — еще немного, и подросток разрыдается.

Но он сдержался. Поклонился Флору еще раз, ниже прежнего, и, выпрямляясь, выговорил ровным голосом:

— Благодарю тебя, Флор Олсуфьич.

После чего повернулся и быстро выбежал прочь. Иона, нелепо взмахивая руками, поскакал за ним.

— От Животко я такой прыти не ожидал, — признался Флор своему брату. — Это ведь его идея была — переодеть парня девицей и представить нам как странницу.

— Животко воспитан скоморохом, — улыбнулся Лавр. — Что же тут удивительного? Ловко он догадался, как можно спрятать беглеца под самым носом у приказного дьяка! И ведь никому и в голову не пришло разыскивать Севастьяна в Новгороде. Посланные за ним стрельцы до сих пор еще не вернулись — все рыщут по лесам, Назар сказывал, осматривают деревни и пустые урочища, где может скрыться человек…

— Эти два ребенка убили стрельца и вдобавок покалечили двоих взрослых мужчин, — продолжал Флор. — Как им это удалось? Бог на их стороне! Нет иного объяснения.

— Мы восстановим доброе имя Глебова, — согласился с братом Лавр. — Теперь это уже очевидно. Вопрос только в том, каким образом и в какой последовательности нам надлежит действовать, дабы не наломать дров больше прежнего.

Отношение братьев к случившемуся живо интересовало не только главных действующих лиц «шекспировской пьесы с переодеваниями», но и «зрителей» — питерских ролевиков.

Вадима занимал преимущественно вопрос: входит ли в намерение честной компании освобождение Настасьи из заточения. Мысль о том, что Севастьян копировал сестру и что Настасья, скорее всего, и есть та дивная тихая девица, которая пленила сердце Вершкова, глубоко запала в сердце Вадима и не давала ему покоя.

Гвэрлум любопытствовала, охваченная азартом хорошей игры. То, что люди, вовлеченные в эту игру, погибли на самом деле, проскользнуло мимо ее сознания — ведь она не была с ними знакома и не видела их смерти. Для нее трагедия глебовской семьи представлялась чем-то умозрительным. А вот Севастьян и Иона — живые и реальные. И наблюдая за ними, Наташа получала огромное удовольствие. «Вероятно, я испытываю эмоциональное голодание, — объясняла она самой себе, не решаясь высказывать сию мысль вслух. — Стоит призадуматься! Неужто одной влюбленности во Флора мне недостаточно?» — И она качала головой, дивясь сложности собственной натуры.

Эльвэнильдо, как ни странно, заботил богословский аспект проблемы. Он почти сразу заговорил об этом с Лавром.

— Не хочу оставлять кое-какие вещи непроясненными, — начал Эльвэнильдо.

Лавр сразу понял, что «лесного эльфа» опять беспокоит отвлеченная тема. Впрочем, это натурам приземленным и практическим тема казалась «отвлеченной»; для Эльвэнильдо — как и для Лавра — ее решение представлялось самым что ни есть практическим делом.

— Спроси как думаешь, — предложил Лавр. — Не выбирай слов. Я попробую понять.

Эльвэнильдо чуть покраснел, покосился на своих товарищей — не смеются ли они, но и Вершков, и Наталья выглядели заинтересованными. Тогда Харузин сказал:

— Понимаешь, Лавр, нас так учили, что религия — это опиум для народа. Ну, опиум в том смысле, что обезболивающее лекарство. Плохо тебе — терпи, на том свете поешь-попьешь, будет тебе хорошо, пряники там и медовуха… В общем, чем хуже тебе здесь, тем лучше тебе там.