И затянул негромким, чуть дрожащим голосом:

— Это песня о душе, — сказал другой странник и с хрустом разгрыз чеснок. — Красной девицей душа называется.

— Говорят же, — произнес Вадим, припомнив один из разговоров с Лавром, — «дай девице крылья — будет ангел».

Странники закивали, довольные таким красивым оборотом беседы. Видать, не слыхали такого выражения.

А Вадим подумал о Гвэрлум: если ей, «темному эльфу», бывалой питерской девице дать крылья — получится из нее ангел или нет? Сложная тема. В какой-то мере богословская.

— Идем мы, значит, поем, — продолжал неспешное повествование странник, — а тут и крест Божий стоит. Подошли мы ко кресту и стали класть поклоны. А тут словно бы толкнул меня кто-то в спину. Поворачиваюсь я и вижу — глядят на меня из кустов чьи-то глаза. Пристально глядят, не мигают, и солнце в них отражается неподвижно. А это, сынок ты мой, верная бесовская примета. У человека живого, пусть и грешного, солнце в глазах играет, зайчиков пускает, а у беса — стоит неподвижно, точно мертвое.

Я и подумал: точно, бес за нами следит. Не нравится ему, паскуде, что мы идем на поклонение. Всю дорогу он за нами шастал, только не показывался, а теперь себя явил.

И только я такое подумал, как иная мысль мне пришла: уж не мертвец ли в кустах? Прервали мы молитву и пошли смотреть, что там лежит. И точно — обнаружили человека убитого.

Ах, беда! Уложили мы его под крест, глаза ему закрыли, как могли, руки сложили. В деревню послали на подмогой. Пришли мужички оттуда — нет, говорят, не знаем такого. Еще пуще мы загоревали, потому что кто же нам поможет? За попом послали. Пока ходили взад-вперед, явился один человек из деревенских и узнал мертвеца. «Это, — говорит, — скоморох поганый. Я его в избе корчемной видел, пел и плясал сегодня утром, а нынче мертвый лежит и перед Господом Иисусом Христом ответ держит за всю свою недостойную жизнь, проведенную в плясках и пении».

Что тут делать? Поп пришел, только вздохнул и отошел — в ограде церковной таковских людей не погребают. А тут иной мужичок из избы корчемной подоспел. «Я, — говорит, — знаю скомороха этого. Неделька его имя, а столуется он в Новаграде у одного корабельщика, именем Флор Олсуфьич». Ну, мы и послали этого мужичка в Новаград, разыскать сего корабельщика Флора, сообщить ему.

Так мы рассудили: хоть человек сей умерший и скоморох, а все живая душа.

Посидим возле него, посторожим его душеньку. А тот знакомец пускай до Флора сходит и все ему поведает, что узнал. Его, мужичка того, сильно бес пьянства мучает.

— Да, он нам это рассказал, — поддержал Вадим. — На выпивку у Флора просил, только тот ему ни копейки не дал. На хлеб бы подал, одеждой бы поделился, а насчет выпивки Олсуфьич тверд — пьянчуг не любит.

— Вишь ты, — сказали странники, услыхав такое, — суровый мужчина.

Флор теперь сидел возле тела неподвижно, обхватив руками голову, думал.

— Дальше-то что было? — спросил Вадим у странников, решив допросить свидетелей по полной программе. Как в кино видел.

— А ничего дальше не было, — беспечно ответили странники. — Ждали вас, псалтирь читали и угощались чем Бог послал, и добрые люди подали.

Вадим поднялся и решился наконец взглянуть на умершего.

Флор поднял лицо, встретился с Вадимом глазами, и Вершкова поразило сильное горе, которое глянуло на него из Флоровых зрачков.

— Кто мог убить скомороха? — спросил Флор.

— Почему ты решил, что его кто-то убил? — удивился Вадим. — Он был уже немолод. Выступал в избе корчемной, значит, выпил при этом. Танцевал, говорят странники, стало быть, напрягался. Тут до гипертонического криза рукой подать, при его-то сложении…

Флор осторожно раздвинул ворот на груди у умершего, и Вадим увидел, что вокруг горла Недельки обвивается тонкая злая бечева.

— Его задушили, — сказал Флор глухо. — Задушили нарочно, не в драке случайно — как бывает, когда здоровенная оглобля ручищи сует не думая… Нет, подкрались сзади и накинули бечеву. Это убийство, Вадим.

Вадим присел рядом на корточки, преодолевая себя, взглянул еще раз на вздувшееся, посиневшее горло Недельки.

— Но кому и для чего потребовалось убивать старого плясуна? — недоуменно молвил Вадим.

— Пока не знаю, — сказал Флор. — Но знать буду непременно. И пусть побережется тот, кто это сделал!

— У нас проблема, — напомнил ему Вадим. — Скоморохам отказывают в церковном погребении. Что мы будем с ним делать?

— Похороним здесь, — решил Флор. — На перекрестке. Тут хоть крест стоит, и то ладно. Неделька знал, на что шел, когда начинал скоморошничать. Ему Лаврентий не раз предлагал — оставь ты, старый, все это, покайся, сиди дома, молитвы читай, по хозяйству помогай — тебя же все уважать будут, и люди, и ангелы. Какое там! Ему, видите ли, нравилось людей смешить. И самому веселиться. Вот и погубил себя, глупый…

— Лопата нужна, — сказал Вадим, поднимаясь. — Я выкопаю яму, а ты уговори мужичков-странничков, пусть они что-нибудь споют или прочитают, что ли…

Розовато-фиолетовая лента протянулась по небу, которое так и не потемнело до конца. Закатная полоса сместилась на восток, сделалась рассветной. Медленно коснулись горизонта солнечные лучи. Точно чуткие пальцы ощупывали они мироздание — как, все ли хорошо на земле, пора ли выходить на поверхность и озарять ее мягким лучистым светом?

Пора, солнышко, пора, красное. Лежит Неделька в могиле — лопатка нашлась у запасливых странничков. Крест кажется серебряным, крытый древесиной; и какой-то бойкий паучок начал вить под крышей свою паутинку, где коснеет серенькое крылышко давно съеденного мотылька…

Неутомимые страннички ушли в свой бесконечный путь, и долго вилась их песня: