От Аннабет Джимми знал, что от забот этих отец старался держаться подальше и домой приходил лишь поесть, а потом опять спешил уйти. А сам Тео рассказывал Джимми, что с воспитанием детей не слишком убивался. Шестеро из них были мальчишки, а с мальчишками, по мнению Тео, все было просто: их надо было выкормить, научить драться и обращаться с мячом — вот и вся наука. Сюсюкать с ними — это дело матери, а к отцу они обращались лишь за деньгами на машину или когда речь шла о взятии на поруки. А своих дочерей ты портишь, говорил он Джимми.
— Неужели так прямо и говорил? — удивилась Аннабет, когда Джимми пересказал ей разговор с тестем.
Джимми совершенно не интересовало бы, каким отцом был Тео, если б не настойчивые попытки тестя при всяком удобном случае учить их с Аннабет в этом смысле уму-разуму, говоря, что, дескать, не обижайтесь, но я бы на вашем месте такого бы ребенку не спустил.
Обычно Джимми лишь кивал, благодарил за совет и тут же выбрасывал его из головы.
Теперь он тоже заметил в глазах Тео эту хитроватую усмешку многоопытного старика. Сев напротив, Тео уставился в пол. Сокрушенно улыбнувшись топоту и шуму, доносившимся снизу, он сказал:
— Похоже, ты с друзьями и родными видишься лишь на свадьбах и поминках. Правда, Джимми?
— Ясное дело, — ответил Джимми, пытаясь стряхнуть с себя чувство, донимавшее его со вчерашнего вечера, что истинное его "я", вырвавшись из тела, мечется в воздухе, бьется оголтело о его кожу, пытаясь нащупать путь назад, прежде чем, устав от этих трепыханий, не упадет камнем в темные недра земли.
Сложив руки на коленях, Тео долгим взглядом уставился на Джимми, пока тот не поднял голову и не встретился с ним взглядом.
— Ну, как ты, справляешься более или менее?
Джимми пожал плечами.
— Я до конца еще не осознал.
— Когда осознаешь, будет очень больно, Джим.
— Могу себе представить.
— Очень больно будет. Это я тебе гарантирую.
Джимми снова пожал плечами, чувствуя, как в душе поднимается нечто, — может быть, гнев? — закипает в утробе. Самое время ему сейчас слушать эти бодряческие советы от Тео Сэвиджа. Черт.
Тео подался вперед.
— Как было, когда умерла моя Джейни, благослови Господь ее душу? Ведь я тогда, Джим, полгода был сам не свой. Вот она — рядом с тобой, и вдруг назавтра нет ее. Исчезла. — Он щелкнул толстыми пальцами. — У Господа ангелов прибавилось, а я потерял святую женщину. Слава богу, дети к тому времени подросли. Я это в том смысле, что мог позволить себе горевать целых полгода. Мог позволить себе такую роскошь. А вот у тебя этой возможности нет.
Тео откинулся на спинку стула, и Джимми опять почувствовал, как закипает что-то в душе. Джейни Сэвидж умерла десять лет назад, и Тео безумствовал после этого больше, чем полгода. Скорее года два. Но в безумстве его не было ничего качественно нового: просто смерть жены окончательно лишила его тормозов. При жизни Джейни была нужна ему как прошлогодний снег.
Джимми терпел Тео как неизбежность. В конце концов, он отец его жены, куда денешься? На посторонний взгляд они казались друзьями, и Тео, наверное, так и считал. К тому же с годами Тео помягчел, даже стал открыто проявлять любовь к дочери и баловать внуков. Но одно дело — прощать человеку прошлые грехи, и совсем другое — терпеть его советы и нравоучения.
— Понимаешь, о чем я говорю? — сказал Тео. — Ты старайся, Джим, не давать воли скорби, не разрешай ей отвлекать тебя от твоих домашних обязанностей.
— Моих домашних обязанностей, — повторил Джимми.
— Да, именно. Ведь тебе надо заботиться о моей дочери и малышках. О них теперь надо думать в первую очередь.
— Угу, — сказал Джимми. — Ты воображаешь, что я могу забыть об этом, Тео?
— Я не сказал, что это так, Джим. Сказал, что такое возможно. Вот и все.
Джимми внимательно изучал левую коленную чашечку Тео, представляя себе, как она разлетается, взрывается в брызгах алой крови.
— Тео...
— Да, Джим.
Джимми представил себе аналогичный взрыв правой коленной чашечки, после чего взгляд его переместился к локтям Тео.
— Ты не думаешь, что с этим разговором мы могли бы повременить?
— Время — деньги, — сказал Тео. При этом он басовито хохотнул, слова его прозвучали предостерегающе.
— Например, до завтра. — Глаза Джимми оставили в покое локти Тео, и взгляд его взметнулся вверх, встретившись со взглядом Тео. — Я хочу сказать, что и завтра поговорить не поздно, разве не так, Тео?
— Я ведь почему сказал «время — деньги», Джимми... — В голосе Тео прозвучала досада. Это был крупный мужчина с бешеным нравом, и Джимми знал, что многие боятся его и что Тео это известно. Он привык внушать страх, который путал с почтением. — По мне, разговор этот вообще неприятный, так уж лучше сразу быка за рога, как и получилось.
— Ну да, конечно, — сказал Джимми. — Потому ты и сказал, что время — деньги. Разве не так?
— Ясное дело, так! Умный ты парень. — Тео похлопал Джимми по коленке и поднялся. — Ты выдюжишь, Джимми, справишься. Горе никуда не денется от тебя, но ты справишься. Потому что ты настоящий мужик. Я еще на вашей свадьбе сказал Аннабет: «Ты, детка, выбрала себе настоящего мужика и, что называется, старого закала. Лучшего из лучших». Так я сказал. Такого, который...
— ...а они взяли и сунули ее в мешок, — сказал Джимми.
— Ты это о чем? — Тео сверху вниз уставился на Джимми.
— О том, как выглядела Кейти, когда я опознал ее тогда в морге. Будто ее сунули в мешок, а мешок потом долго били железяками.
— Да, только пусть это...
— Не скажешь даже, какой она расы. Могла быть и чернокожей, и пуэрториканкой, как ее мать. Или арабкой. Но уж никак не белой. — Джимми поглядел на свои руки, зажатые между коленями, отметил про себя пятна на кухонном полу — бурые около его левой ноги, горчичного цвета — возле ножки стола. — Джейни умерла во сне, Тео. При всем моем к тебе сочувствии это так. Уснула и не проснулась. Тихо и мирно.
— Ни к чему приплетать сюда Джейни, слышишь?
— А моя дочь? Ее убили. Немножко разные вещи.
На минуту в кухне стало очень тихо, и тишина эта звенела, как звенит она в пустой квартире, когда внизу полно народу, и Джимми подумал: неужели у Тео хватит глупости нарушить это молчание и продолжать разговор? Давай, Тео, вперед. Скажи какую-нибудь глупость, мне как раз только этого и надо, чтобы кипение внутри меня вырвалось наружу!
Тео сказал:
— Послушай, я понимаю... — И Джимми вздохнул, выдохнув через нос. — Честное слово, понимаю. Но ты, Джимми, не должен все это...
— Что? — вскричал Джимми. — Что именно я не должен? Кто-то приставил пистолет прямо к голове моей дочери и снес ей затылок, а ты уверяешь меня, что я не должен. Чего я не должен? Носиться с моим горем? Скажи мне, объясни! Что, я не так себя веду? А ты будешь стоять рядом и учить меня, корчить из себя старейшину?
Тео опустил взгляд на свои ботинки и тяжело засопел, сжав кулаки и шевеля ими.
— По-моему, я этого не заслужил.
Джимми встал и задвинул стул. Поднял с пола контейнер. Взглянул на дверь и сказал:
— Можем мы теперь спуститься, Тео?
— Конечно, — сказал Тео. Он тоже встал, но стула не задвинул. Поднял свой контейнер со словами: — Ладно, ладно. Напрасно я выбрал для разговора это утро. Ты еще не готов к разговору. Однако...
— Тео! Хватит, а? Замолчи, и точка, ладно?
Подхватив контейнер, Джимми стал спускаться по лестнице. Он думал, что, наверное, обидел Тео, а потом решил, что пусть — ему на это наплевать. К черту Тео. Вот сейчас должно начаться вскрытие. Джимми еще помнит запах колыбельки Кейти, а там, в морге, они уже готовят ножи и скальпели, выкладывают топорики и пилы, которыми пилят кости.
Позже, когда его немного отпустило, Джимми вышел на заднее крыльцо и сел там под хлопающим на ветру бельем на веревках, протянутых над крыльцом еще с субботы. Он сидел, греясь на солнышке, а болтающиеся на веревке хлопчатобумажные комбинезоны Надин то и дело смазывали его по макушке. Аннабет и девочки проплакали всю эту ночь, заполнив всю квартиру громкими рыданиями, и Джимми казалось, что еще минута — и он зарыдает вместе с ними. Но он не зарыдал. Закричал он лишь тогда, на склоне, когда по глазам Шона Дивайна понял, что дочь погибла. Закричал дико, хриплым голосом. Но если не считать этого, он вообще мало что чувствовал. И вот он сидел на крыльце, мечтая о том, чтобы слезы наконец пришли и пролились.