— Этот обед в пятьдесят кредитов пятьдесят чипов. Он мне не по карману, я запросто вылечу в трубу…

— Не дури, Джонни, — улыбнулась она. — Бен угощает. Меня уполномочили позаботиться обо всем. Не тревожься о чеке!

Он повиновался. Он не ел ничего лучше в своей жизни — особенно с 11 августа 2793, дня, который запомнился ему на всю жизнь. С того самого дня, когда земная корпорация «Клингсановые защитные экраны» решила, что запросто может обойтись без его нововведений.

За едой он размышлял над событиями того дня. Он вспомнил, невольно содрогнувшись, как отчитывался о работе, исписав три листа бумаги, а через два часа обнаружил на своем столе розовую карточку увольнения. Зло фыркнув, он кинулся на административный этаж повидаться с самим стариком Клингсаном. Он ворвался в кабинет главы компании, намереваясь выяснить, за что его выкинули вон.

Клингсан объяснил. Тогда Мантелл высказал Клингсану все, что накипело у него в душе, и пока говорил, его имя медленно и неотвратимо проступало в черном списке, благодаря которому ни в одном из миров галактики ему больше не найти приличной работы.

Друзья нашли ему грошовое дельце на Мульцибере, вдали от Земли. Он угробил последние девяносто кредитов, добравшись туда с Вилтууна, лишь для того, чтобы услышать о скандальной репутации, которая тащилась за ним повсюду, сделав нежеланным даже на Мульцибере.

А набрать денег на обратную дорогу он уже был не в состоянии. И даже за семь долгих лет он не смог наскрести суммы, чтобы оплатить переезд из этого ленивого, сонного мира вечных субтропиков. Вплоть до того дня, когда за ним явился Космический патруль, предъявив обвинение в убийстве, и он вынужден был бежать.

— Опять о чем–то задумался, Джонни, — проговорила внезапно Майра. — Я же просила не думать больше о Мульцибере. Постарайся забыть его.

— Я и не думаю больше, — солгал он. — Я прикидывал… что не плохо было бы удрать отсюда, вообще не уплатив по счету. По–моему, хозяева ресторана не станут поднимать шума и взывать к закону. Здесь ведь нет законов.

Вполне возможно. Но ты тоже не станешь взывать к закону, если они тебя поймают и сделают из тебя бифштекс. Или — если понравится это место, и ты захочешь прийти сюда снова — они попросту захлопнут перед твоим носом дверь. Или подсыплют какого–нибудь медленно действующего яда, когда ты в следующий раз захочешь вкусно пообедать.

На секунду–другую он задумался. И тут его осенило:

— Знаешь что? Я могу побиться об заклад, что в этом царстве вседозволенности, где законы шиворот–навыворот, они действуют куда лучше, чем там, где они основываются на сложной системе высокоморальных устоев и устарелых обычаев. Здесь законы преступности сводят друг друга на нет. Она кивнула.

— Это самая великая идея Бена. Если взять группу людей, не отягощенных принципами морали, и заставить жить по определенному образцу, их совокупные преступные наклонности превращаются в упорядоченный и практичный способ соблюдения закона. Но это происходит только тогда, когда начинаешь запускать добропорядочных людей в систему, разваливающуюся на части.

Мантелл нахмурился. Он чувствовал, что где–то в ее рассуждениях есть противоречие, но в данный момент он не собирался ломать над этим голову.

— Знаешь, кажется, мне здесь понравится, — сказал он с улыбкой.

Глава VI

Потом они еще трижды начинали разговор, полный намеков и недомолвок, но он быстро обрывался, и они окончили ужин в полном молчании. Глядя мимо оркестрового задника, где пели скрипки (не настоящие скрипки, как догадывался он, а хорошо подобранный электромузыкальный синтезатор, скрытый где–то в огромном здании), Мантелл думал: «Это обалденная женщина». Он постарался представить — хоть и безуспешно, — какую страшную вещь она совершила, чтобы оказаться здесь, на Стархевене, скрываясь от сетей галактической полиции.

Трудно было предположить, какое преступление скрывалось в прошлом девушки. Она казалась такой чистой, такой невинной! Конечно, Мантелл сознавал, что она не ангел, но не тем не менее у него создавалось впечатление, что она руководствуется в своих действиях только высокими мотивами. Себя Мантелл тоже не считал законченным негодяем. Он убеждал себя, что является жертвой обстоятельств: жизнь могла сложиться совсем по–другому, если бы он не попал на Мульцибер, а остался квалифицированным техником–вооруженцем на старой Земле.

«В конце концов, он оказался техником–вооруженцем, — сказал он себе. — Только не на Земле, а здесь, на Стархевене, где никто не потчевал его дешевой моралью».

И где была Майра.

Просто удивительно, что он сидит, глядя на нее, и не делает никаких попыток к сближению.

Она была девушкой Зурдана — это служило главной помехой. На такой планете ни один человек не покусится на возлюбленную тирана, если дорожит своей шкурой. Но, возможно, Зурдан успел ею пресытиться…

— Кого ты хочешь обмануть? — спросил он самого себя. Кому может надоесть такая девушка?!

Настроение Мантелла омрачилось. Он сказал себе, что должен оставить посягательства на Майру Батлер, иначе его ждут крупные неприятности.

Появились роботы–уборщики, унесли остатки еды и недопитую бутылку.

— Никогда бы не подумал, что смогу бросить полбутылки вина, — усмехнулся про себя Мантелл.

Он откинулся назад. Почувствовал тепло и сытость с приятным вкусом редкого вина, оставшимся на губах.

— Куда теперь? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Ты танцуешь?

— Давно не практиковался.

— Неважно, пошли! Танцзал тремя этажами выше.

Сейчас Мантелл не чувствовал особого желания танцевать.

Но она продолжала настаивать:

— Мне нравится танцевать, Джонни. А Бен со мною не танцует. Он ненавидит танцы.

Мантелл, сдаваясь, пожал плечами:

— Я вам очень обязан, леди. Так что, если хотите танцевать, пожалуйста.

Рука об руку они прошествовали из обеденного зала в поджидавшую кабину лифта и поднялись в танцзал. Даже здесь, на двенадцатом этаже, у Мантелла осталось такое впечатление, что весь Дворец удовольствий — над ними.

Танцзал представлял собой огромное, причудливо украшенное сводчатое помещение. Музыка билась в сотне скрытых динамиков. Пылающие пятна трепещущего света, красного, синего и светло–фиолетового; таинственно вспыхивали в воздухе над танцующими. Это была изумительная картина, будто сошедшая со страниц какой–то богато иллюстрированной книги.

— Для человека, не любящего танцев, Зурдан построил просто великолепный дансинг, — заметил Мантелл.

— Это одна из особенностей Бена — угождать желаниям других людей. Поэтому у него столько приверженцев.

— Бен — хитрый мужик, — сказал Мантелл.

— Даже чересчур хитрый, — согласилась Майра.

Они вступили на танцплощадку. Майра скользнула ему в объятия, и они начали танец.

Много лет миновало с тех пор, как Мантелл танцевал последний раз. На Мульцибере у него даже не было мысли позволить себе подобную роскошь — борьба за жизнь занимала все помыслы. А на Земле он был занят сверх меры куда менее легкомысленными вещами.

Но здесь, на этой удивительной планете, он мог отыграться за все прошлые годы. Под мерцающим темным люцифугиновым пластиком танцплощадки был установлен усовершенствованный антигравитационный экран. Поле отрегулировано на низкую модуляцию, не настолько сильную, чтобы поднять танцоров к потолку, но достаточно мощную, чтобы компенсировать их вес где–то на тридцать–сорок процентов, как прикинул Мантелл.

Это скорее напоминало парение, а не танец. Танцоры не чувствовали своих ног.

Ведя Майру, Мантелл ощущал, какая она легкая, точно пушинка. Взлетающие хороводы огней вращались вокруг них, создавая благодаря игре света и тени какое–то странное ощущение. Музыка била под ними, сильно, исступленно и волнующе, Мантелл вдруг заметил, что движется с легкостью, которой ранее никогда за собой не знал.

Все дело в антигравитационном поле, подумал он, а еще — в Майре, легкой в его руках как перышко.