Все остальное было пустыней. Куда ни посмотри, везде ровным слоем лежал порошок измельченной пемзы. Взгляд Пендрейка опять остановился на крыле, и мысль о двигателе в очередной раз пронзила его мозг. Он побежал. Вместо бега получилась неуклюжая серия длинных и высоких прыжков, но Пендрейк быстро обрел чувство равновесия и приспособился к такому виду передвижения. У него появилась надежда, что повреждения, причиненные корпусу этого аппарата, не имели решающего значения. Если двигатель и ось привода окажутся закрепленными и неповрежденными, самолет сможет лететь даже с оторванными крыльями и искореженным фюзеляжем.

Его ввело в заблуждение почти вертикальное положение крыла. Вооружившись металлической пластиной, он около получаса усердно копал каменную пыль, пока не добрался до рваного края крыла.

Ниже ничего не было — ни самолета, ни двигателя, — ничего, кроме порошковой пемзы.

Крыло смотрело в небо — бесполезный обломок корабля, который, лишившись каким-то образом этой детали, уплыл в вечность. Если закон вероятностей что-нибудь значит, то самолет и его двигатель будут летать в пространстве, пока не наступит конец света.

Впрочем, была еще одна надежда. Пендрейк быстро направился к кряжу. Его покрытые тенью склоны оказались более пологими, чем ему показалось вначале. Пендрейк все время сползал назад, неспрессованная пыль бежала вокруг него тонкими ручейками. Он взбирался наверх уже несколько минут, но добрался только до середины двухсотфутового подъема. Стало холодно. Сначала прохлада едва коснулась его, но очень скоро она превратилась в пронизывающий, обжигающий холод. Прошло еще несколько минут, и его тело стало неметь, а зубы начали выбивать морзянку. Он с удивлением подумал: “Скафандр, этот чертов скафандр нужно было сконструировать так, чтобы тепло прямых нерассеянных лучей Солнца накапливалось и равномерно распределялось внутри”.

Наконец Пендрейк выбрался на гребень и, закрыв глаза, повернулся к сверкающему над горизонтом светилу; тепло медленно стало растекаться по его продрогшим членам. Он вспомнил, зачем он здесь, и огляделся по сторонам с нарастающим чувством отчаяния. Плоскость пемзового моря была нетронутой, ее нарушали только виднеющиеся вдалеке семь кратеров. Отсюда они казались ртами ведьм, присосавшимися к небу.

Он шел к ним больше часа, импровизированная лопатка из металлической пластины была по-прежнему зажата у него в руке. Внезапно до него дошло, что Солнце еще больше опустилось над горизонтом.

Близилась ночь.

Человек бегал от кратера к кратеру, а фантастически пылающий шар садился все ниже и ниже в небе, которое было куда более черным, чем полуночные небеса Земли.

Потухшие вулканы были маленькими, самый крупный имел в поперечнике около трехсот ярдов. Почти горизонтальные солнечные лучи не достигали дна кратеров. В отраженном от стен свете Пендрейк разглядел, что здесь, как и повсюду, покоится в полном штиле пемзовый океан.

Два, четыре, пять кратеров — нигде не было и признака того, что он искал. Уже имея опыт исследования предыдущих кратеров, он взобрался на край шестого со стороны Солнца и всмотрелся в густую тень, заливавшую дно неглубокого котлована. Пемза, рваные края выступов лавы, завалы из камней, более темных, чем падающие на них тени, — представшая картина была настолько знакомой, что он разочарованно отвел взгляд.

На противоположном краю кратера, в доброй сотне футов, размытой точкой чернел вход в пещеру. Он понял, что нашел то, что искал.

Пендрейк ощутил себя на краю вечности. Гребень кратера казался зажатым между усеянной блестками чернотой космоса и твердым выступом мертвого вулкана. Пендрейк побежал. В бархатном небе комком пламени висело Солнце. Ему показалось, что оно задрожало, готовясь нырнуть за горизонт. Его лучи отбрасывали тени, которые с каждой минутой становились все длиннее; у каждого камешка, малейшей неровности появилось свое основание из темноты.

Пендрейк избегал теней. Они превратились в источники холода, замораживающие его ноги. В его скафандре был фонарь — единственная вещь, которую ему оставили его похитители. Пендрейк включил его. Слева от него уменьшалась на глазах огненная четвертушка Солнца. Кратеры погружались в бездонную, сводящую с ума темень. Пендрейк содрогнулся и вошел в пещеру. Луч света, бьющий из закрепленного на шлеме фонаря, высветил покрытый пемзой пол.

Пендрейк начал копать и тут же ощутил, как ужасающий холод начинает сковывать его члены. Теперь его не спасала и отчаянная интенсивность движений. Холод отбирал силы. Пластина выскальзывала из онемевших пальцев.

Словно усталый старик, он наконец лег в мелкую траншею, образовавшуюся в пыли. Собрав волю в кулак, он начал с трудом наворачивать на себя пыль. Последние силы ушли на то, чтобы протиснуть наружу руку и выключить фонарь. Пендрейк замер в неподвижности, его тело превратилось как бы в мумию, ему стало казаться, что вместо щек у него две изогнутые ледышки.

Ему казалось, что он покоится в собственной могиле.

Но переполняющая его жизненная сила была цепкой и упрямой. Пендрейк начал согреваться. Лед ушел из его костей, тело пронизало покалывание, онемевшая рука загорелась острой болью, скрюченные пальцы оттаяли. Его животное тепло разлилось по скафандру. Чудесное, пьянящее ощущение жизни.

И все-таки он не смог отогреться до конца. Слишком низка была температура окружающей его пыли. Через какое-то время он понял, что, зарыв себя, не достиг желаемого. Он должен проникнуть глубже, значительно глубже во внутренности Луны.

Лежа в пемзовой могиле, Пендрейк начал испытывать странное ощущение. Ему стало казаться, что он знает что-то такое, что позволит ему спастись и выбраться из этой переделки. Его пытливый мозг сконцентрировался на этом смутном ощущении и выкристаллизовал из него уверенность, что он должен находиться совсем рядом с восточногерманской базой на Луне.

Немцы тоже должны были забраться внутрь Луны. Там, в глубине, должно быть теплее. Уже за счет трения полувязкого камня и металлов, возникающего благодаря собственному вращению Луны, должна создаваться повышенная температура, понижению которой препятствует изолирующий слой пемзы и лавы на поверхности. Остается проблема обеспечения базы пищей и водой, но она не составит особых трудностей, если для доставки использовать космический корабль, оснащенный идеальным двигателем.

Пендрейк начал выбираться из места собственного захоронения и выбросил все посторонние мысли из головы. Встав на ноги, он включил фонарь и пошел в глубь пещеры.

Путь оказался извилистым. Вполне возможно, пещера была когда-то трубчатой воронкой действующего вулкана, деформировавшейся из-за постоянных смещений лунной коры. Вниз, вниз, под уклон и опять вниз. Пендрейк потерял счет своим попыткам зарыться в пыль для восстановления тепла. Два раза он засыпал, но понятия не имел, как надолго. Возможно, он только на минутку вздремнул, а может быть, забылся на часы.

Время в пещере как будто остановилось. Его окружал мир ночи, прорезаемый время от времени узким лучом фонаря. Пендрейк не жалел себя, забирался глубже и глубже, часто в полной темноте, только на секунду включая фонарь, чтобы запомнить встречные препятствия. От основного прохода в пещере начали расходиться ответвления. Иногда сразу было видно, что они никуда не ведут. При малейшей возможности запутаться Пендрейк заставлял себя остановиться и, не обращая внимания на пронизывающий холод, процарапывал камнем на стене стрелу, указывающую, откуда он пришел на это место.

Он опять поспал, потом — еще раз. “Уже пять дней”, — подумал он, зная, что скорее всего это не так. Телу, подвергнутому смертельному холоду, времени для восстановления требуется больше, чем в обычных условиях. Даже его сильный организм не сможет обойти эту закономерность. Но пять периодов сна означали для него пять дней. Он мрачно пересчитал свои засыпания, принимая каждый сон за день, — шесть, семь, восемь, девять…

Постепенно начало теплеть. Он долго не замечал этого. Наконец он осознал, что интервалы между зарываниями в пыль увеличиваются. На десятый “день” у него перестали неметь пальцы рук и ног, тепло стало дольше задерживаться в его теле. Впервые Пендрейк понял, что может продолжать свой безумный поход в глубину этой вечной ночи, больше не зарываясь.