Алексей Николаевич был не чужд литературе и искусству, что не раз отмечалось его современниками. Он всегда много читал и особенно интересовался философией. Был знаком со многими людьми искусства, оказавшимися тогда в Одессе, и старался помогать им по мере сил, пользуясь своей «диктаторской» властью. Пользовался вниманием со стороны женщин, тем более что жена его оставалась далеко в Омске, и в этом отношении оп чувствовал себя абсолютно свободным. Как и вес офицеры того времени, играл в карты, любил покутить в хорошей компании. Но все это могло быть только в редкие свободные вечера. В обычные же дни, как отмечал Шульгин, обедал он очень скромно — ни водки, ни вина у него не было, а вместо ликеров он предпочитал разговоры на «утонченные» темы.
Мнения того периода о Гришине-Алмазове, даже среди представителей противобольшевистского лагеря были диаметрально противоположны. Бывший член Государственного совета Российской империи и камергер В.И. Гурко (1862—1927) так, например, достаточно зло, писал о нем:
«Во главе добровольцев был поставлен генерал колчаковского производства[35] Гришин-Алмазов, незадолго перед тем прибывший из Сибири. Обладая несомненной энергией и некоторыми организационными способностями, он был авантюрист' в душе и, к сожалению, отличался необузданными страстями. Этим страстям, попав в главенствующее положение в Одессе, он дал полную волю. Предался он совершенно недопустимым оргиям и тем утратил всякое обаяние, как в городе, так и перед французским командованием прибывших в Одессу союзных войск. Другой представитель Добровольческой армии, назначенный начальником тыла и снабжения (фамилии не припомню), держался лично вполне безупречно, но не обладал должной энергией и вовсе не был на высоте порученного ему дела[36]. Перебравшийся из Киева в Одессу совет государственного национального объединения, сговорившись предварительно с французским командованием, причем инициатива шла, по-видимому, от последнего, решил сменить командование русскими войсками и областью и, опираясь па французов, предложил Гришину-Алмазову и начальнику тыла выехать из Одессы, сдав командование генералу А.В. Шварцу — славному защитнику Ивангородской крепости. Смена эта отнюдь не должна была обозначить разрыва с Добровольческой армией и обусловливалась исключительно непригодностью назначенных ею в Одессу начальствующих лиц».
А вот другое мнение — простого офицера, штабс-капитана В.А. Маевского, оказавшегося в Одессе проездом из румынских Ясс:
«Но нашелся вскоре отважный и энергичный человек, сумевший на долгий срок отогнать от Одессы нависшие над нею осенью 1918 года кошмары. Этим человеком был доблестный генерал Гришин-Алмазов, только что прибывший со специальным поручением от адмирала Колчака и быстро сформировавший отряд из подобных себе смельчаков и в два-три удара очистивший от банд всю Одессу. Город вздохнул свободно и стал оправляться. Начались в нем добровольческие формирования, и отсюда потекла обильная помощь в нужных людях на фронты белой армии Кавказа и Крыма».
Премьер Вологодский в Омске исподволь отслеживал судьбу своего бывшего министра через своих информаторов. В своем дневнике он оставил запись об известной артистке Лидии Липковской, примадонне Мариинского и Одесского оперного театров, бывшей, по его данным, любовницей Гришина-Алмазова, о его кутежах, пьянках и участии в сомнительных коммерческих предприятиях. Приехавший с юга в Омск корреспондент газеты «Русское Слово» М.С. Лембич и некий капитан Пясоцкий из Одессы также докладывали премьеру о безобразном поведении там Гришина-Алмазова. Вероятнее всего, Вологодский выискивал в этих донесениях только то, что соответствовало его собственному, давно сложившемуся мнению об «одесском диктаторе».
Люди же, лично знавшие Гришина по Одессе, оставили совсем другие свидетельства о нем. Одна из них—это известная писательница Тэффи (Надежда Лохвицкая), оказавшаяся в Одессе в самом конце 1918 года. В своих остроумных воспоминаниях, опубликованных в Париже, она оставила нам множество свидетельств о жизни в этом «городе-анекдоте» многих своих знакомых, в том числе и о «диктаторе». О нем она писала с юмором и явной симпатией и хорошо подметила некоторые черты его характера и поведения. Стоит послушать и ее...
«Правил Одессой молодой сероглазый губернатор Гришин-Алмазов, о котором тоже никто в точности ничего не знал. Как случилось, что он оказался губернатором, кажется, он и сам не понимал. Так — маленький Наполеон, у которого тоже “судьба оказалась значительнее его личности”.
Гришин-Алмазов, энергичный, веселый, сильный, очень подчеркивающий эту свою энергичность, щеголявший ею, любил литературу и театр, был, по слухам, сам когда-то актером.
Он сделал мне визит и очень любезно предоставил помещение в гостинице “Лондонской”. Чудесную комнату номер шестнадцать, где во всех углах были свалены кипы “Общего дела”: до меня здесь останавливался Бурцев.
Гришин-Алмазов любил помпу и, когда заезжал меня навестить, в коридоре оставлял целую свиту и у дверей двух конвойных.
Собеседником он был милым и приятным. Любил говорить фразами одного персонажа из “Леона Дрея” Юшкевича.
— Сегодня очень холодно. Подчеркиваю “очень”.
— Удобно ли вам в этой комнате? Подчеркиваю “вам”.
— Есть у вас книги для чтения? Подчеркиваю “для”.
Рекомендовал коменданту гостиницы, бородатому полковнику, гулявшему целые дни с двумя чудесными белыми шпицами, заботиться обо мне.
Словом, был чрезвычайно любезен.
Время для него было трудное.
“Ауспиции тревожны” — такова была модная одесская фраза, и она хорошо определяла положение».
Тэффи вспоминала, как однажды к ней явился поэт Максимилиан Волошин и сообщил, что где-то то, ли в Феодосии, то ли Анапе, арестована по чьему-то оговору поэтесса Е.И. Кузьмина-Караваева (в будущем — мать Мария, участница французского Сопротивления в годы Второй мировой войны) и ей грозит расстрел. Он попросил Тэффи замолвить за нес слово перед Гришиным-Алмазовым, так как они были хорошо знакомы. Тэффи позвонила военному губернатору и, объяснив положение, попросила его вступиться за Кузьмину-Караваеву. Он только спросил ее:
— Вы ручаетесь?
— Да, — ответила Тэффи.
— В таком случае завтра же отдам распоряжение. Вы довольны?
— Нет. Нельзя завтра. Надо сегодня и надо послать телеграмму. Очень уж страшно — вдруг опоздаем!
— Ну хорошо. Пошлю телеграмму. Подчеркиваю «пошлю».
В итоге Кузьмину-Караваеву освободили.
В общем, отношения генерала с Тэффи были достаточно доверительные и дружеские. Она даже открыто спрашивала его — берет ли его полиция взятки? (Это по поводу открытия разных клубов и увеселительных заведений.) На что Гришин, не моргнув глазом, отвечал:
— Ну что ж! Эти деньги идут исключительно на благотворительность. Подчеркиваю «идут».
Интересно, что после отъезда Гришина-Алмазова из Одессы Тэффи быстренько выселили из «Лондонской», сославшись на то, что она отойдет под штаб, и предложили номер в менее престижной «Международной».
Вообще, гостиница «Лондонская» в то время оказалась центром общественной жизни города. По вечерам в ней рекой лилось шампанское и кишел самый разнообразный народ из обломков прежнего строя, слетевшийся сюда из различных местностей России. «И кого только не было в эти памятные дни в этом шикарном убежище? — вспоминал один из современников, штабс-капитан В. Маевский.—Укрывались в нем недавние царские министры и генералы, высшие сановники рухнувшей империи и известные артисты (Фигнер, Смирнов, Собинов), знаменитые писатели (Бунин, Чириков, Аверченко), оперные (Липковская) и кинематографические звезды (Вера Холодная), финансовые тузы (Манташев, Путилов, Лианозов) и всякие дельцы». Это был островок старого стабильного мира, среди взбаламученного моря российской действительности, островок, державшийся только за счет войск союзников и доблести добровольческого офицерства, часто голодающего и лишенного самых элементарных удобств на позициях близ Одессы.