Говорят, они хотели построить рай на земле… Как-то очень уж это философски, чтобы быть правдой. И не факт, что они вообще представляли себе коммунизм иначе, чем в простых лозунгах. Не до того было. Все тридцать пять лет того, первого, настоящего социализма (потом пошли уже совсем другие дела) задача была куда проще: отбиться от врагов и построить общество, в котором никто не голодает…

А если в представлении огромной части населения России это и есть рай — то ее новое правительство в том никоим образом не виновато.

…Большевики потом и сами признавались, что слишком поздно отменили продразверстку. Троцкий, например, предлагал ликвидировать ее еще в феврале 1920 года — так он говорил впоследствии, называя эти свои предложения «нэповскими». Но, должно быть, «демон революции» несколько запамятовал их суть. Идей на самом деле было две, на выбор.

1. Заменить разверстку натуральным налогом и снабжать крестьян промтоварами не по классовому принципу, а пропорционально сданному зерну.

2. Дополнить развёрстку принудительными мерами по обработке земли и широко развивать коллективизацию.

Если первая из этих мер и «нэповская», то вторая — совсем наоборот, от нее за версту несет грядущей милитаризацией труда (а первая, кстати, дает в руки кулаку такой роскошный дополнительный заработок, как спекуляция промышленными товарами). И это еще вопрос, к какому варианту склонялся сам Троцкий, мало ли что он впоследствии говорил…

Ближе к нэпу был член Президиума ВСНХ Юрий Ларин, в январе 1920 года предложивший отменить продразвёрстку, установить натуральный налог в два раза ниже развёрстки, а остальное получать путём свободного обмена. Это предложение, широко озвученное, стоило ему места члена Президиума. Ленин по этому поводу велел Рыкову «запретить Ларину прожектерствовать».

Однако впоследствии и Ленин признавал ошибку в сроках, правда, в довольно странных терминах, что заставляет усомниться в его искренности.

Ленин, как с ним часто бывало, говоря правду, одновременно лукавил. Пресловутый «переход к коммунизму» не содержит ничего такого, что не было бы известно ещё с глубокой древности. Более того, ни одну из «коммунистических мер» не придумали большевики, они все были введены ещё царским или Временным правительством. Но не признаваться же в таких неприличностях! Более того, если бы понадобилось, Ильич прекрасно сумел бы объяснить, чем разверстка 1917 года отличалась от разверстки 1919-го. Ну а что война сама по себе может служить причиной экономического и политического кризиса — это явно не большевистский подход.

Зачем же ему понадобилось признаваться в столь тяжелом «поражении»? Не иначе, как ради следующей фразы: «Вот почему потребовалось то, что, с точки зрения нашей линии, нашей политики нельзя назвать ничем иным, как сильнейшим поражением и отступлением», которая в очередной раз обосновывала для товарищей по партии необходимость нэпа.

Нет, конечно, большевики могли бы отменить продразверстку и весной 1920 года. При одном условии: если бы у них имелся надежный оракул, который точно бы предсказал два момента:

а) что начавшаяся советско-польская война так и останется локальным конфликтом, а не приведет к новому наступлению на Россию всего мирового сообщества;

б) что осенью-зимой 1920–1921 гг. вспыхнут мощнейшие крестьянские восстания, окончательно разорившие село. Их ведь могло и не быть — даже в Тамбовской губернии далеко не все деревни поддержали повстанцев, не говоря уже о прочих краях.

Более того, далеко не факт, что отмена продразверстки принесла бы ощутимые результаты. В 1920 году уровень промышленного производства составил около 14 % от уровня 1913 года, причем это была в основном военная промышленность. Ну и зачем крестьянину везти зерно на рынок, если он ничего не сможет там купить? В 1915 году он в такой ситуации складывал хлеб в амбары, а теперь сложит в ямы, так что и с помощью комбеда не отыщешь. Впрочем, раз отменив продразверстку, обратно ее уже не введешь, потому что вот тогда — грохнет!

А по уму, продразверстку надо было бы продержать еще хотя бы год после окончания войны и демобилизации армии, чтобы накопить хоть какие-то резервы. Подсчитать, сколько чего собирали в России того времени, — задача, непосильная даже для ГПУ, не говоря уже об аппарате наркомпрода. Тем не менее, по разным оценкам, валовая продукция сельского хозяйства к 1920 году составляла от 33 до 50 % по отношению к 1913 году. Производство зерна уменьшилось на 40 %, посевная площадь сократилась с 70 до 44 млн. десятин, урожайность упала с 60 до 35 пудов (хотя последние цифры сомнительны — урожайность в России от года к году скакала с проворством блохи, так что усреднять ее — дело крайне неблагодарное)[204]. Даже на полуголодном пайке страна с трудом ухитрялась продержаться до нового хлеба. Не дай Бог, неурожай — ведь половина населения перемрёт с голоду.

Но держать продразверстку можно только в том случае, когда население готово отдавать «все для фронта, все для победы». Российский же крестьянин избытком патриотизма не страдал, так что к 1921 году разверстка окончательно утратила смысл. И не из-за восстаний, а совсем по другой причине.

К 1920 году крестьянин смекнул, что норму ему все равно оставят, а излишки реквизируют, и стал засевать поле с таким расчетом, чтобы собрать только норму.

Расчет его оправдался, причем более чем! Колоссальная засуха, охватившая в 1921 году хлебородные губернии России, все перевернула с ног на голову. Деревня, отказывавшая во время войны в помощи правительству и голодающей стране, могла выжить только в том случае, если правительство и страна ей помогут.

А резервов — не было…

Засуха 1921 года покрыла около 40 % территории, где сеяли хлеб, и, что еще хуже, пришлась как раз на хлебопроизводящие губернии. Где-то собирали 15–17, а где-то и 2–3 пуда с десятины. Люди распродавали имущество и снимались с места в поисках более хлебных мест. Бегущих останавливали и водворяли обратно: крестьяне еще не знали, что в этом году в стране не будет хлебных районов, а власть уже знала. Дома у людей был шанс продержаться, получить хоть какую-то помощь, в чужих местах они были обречены.