А повзрослели они как раз к 1927 году.

Вот ведь удивительно: сколько ученых людей пытались понять, что же такое этот самый «кулак» — но именно крестьянка с Дальнего Востока сумела показать не просто группы или классы, а силы — те, которые вот-вот сойдутся лоб в лоб в смертельном столкновении, и горе тем непричастным, кто не успеет вовремя уйти с линии огня. Становится абсолютно понятен и «странный» тезис об усилении классовой борьбы по мере построения социализма. По мере того как власть прогибала старую страну под новые задачи, росло сопротивление тех сил и отношений, что составляли ее прежнюю основу. Это не правительство раздувало классовую борьбу — это в самой глубине народной жизни столкнулись два геологических пласта, старая и новая основы общества. И давили друг друга до тех пор, пока старое не треснуло, разлетелось осколками, которые потом ещё долго выковыривали из сердец и подшипников.

1927 год развеял сразу несколько иллюзий и дал старт сразу нескольким процессам.

Во-первых, он показал, что в покое нас не оставят. Впрочем, ничего неожиданного здесь не было. Ещё Ленин в сентябре 1917 года писал:

С учётом уже тогда прорезавшихся аппетитов мирового сообщества по части колонизации России эти слова не тянут на роль пророческих — так, простой прогноз, доступный любому студенту. Но после того как в 20-е годы международное положение СССР нормализовалось, все-таки существовала некая надежда, что есть хоть немного времени для относительно постепенного развития. «Военная тревога» 1927 года развеяла эти надежды, стало ясно: времени почти что и нет.

Ленинский тезис повторил Сталин на ноябрьском Пленуме ЦК 1928 года.

Эти слова широко известны. Менее известны те, что последовали за ними.

Поэтому именно после «военной тревоги» 1927 года советское правительство начало гнать процесс индустриализации страны. Еще не тем бешеным карьером, которым она рванет через несколько лет, — ну так для того карьера условия пока не созрели. Бухарин, например, считал, что проблема финансирования индустриализации будет жгучей и острой еще в течение пятнадцати лет, — а через пятнадцать лет мы уже разобьём немцев под Сталинградом! Такова реальная цена прогнозов, и горе тому, кто сообразовывает свои действия со старыми теориями, а не с новыми событиями…

Однако что было ясно — так это то, что нужно срочно создавать оборонку, причем такую, чтобы выстоять как минимум против всей Европы. Но на советской экономике, как раньше на русской, мертвым грузом висел аграрный сектор. Его не стряхнешь долой и не оставишь как есть. Сельское хозяйство надо преобразовывать в том же темпе, что и промышленность. И об этом говорил Сталин:

Как видим, ничего потрясающе нового в этих словах не содержится. Если прежнее, экстенсивное развитие промышленности еще кое-как сочеталось с темпами роста сельского хозяйства, то ежу ясно, что с индустриализацией положение на селе не сочетается никак. Промышленному рывку должен был сопутствовать, как тень от облака сопровождает само облако, рывок в развитии аграрного сектора. Которого на прежних нэповских путях ждать было неоткуда.

Во-вторых, 1927 год показал, что дальнейшее развитие нэпа ведет страну в тупик и тупик этот будет скорым и глухим. Рыночные схватки государства и частного сектора становились все ожесточеннее. То, что при прямом столкновении интересов государства и буржуазии государство очень даже может рухнуть, все сидящие в Кремле, и не только в Кремле, видели на примере Российской империи. Страну было жалко. Но что, собственно, мешает врезать по сельской и торговой буржуазии — пока она еще не укрепилась настолько, что способна менять правительства? Что мешает при необходимости вообще вычистить ее как класс? Опыт такой уже есть — совсем недавно пришлось оперативным путем удалять как класс всю сгнившую верхушку Российской империи — и ведь превозмогли! Господа превратились в граждан — и ничего себе, живут и работают. Заговоры, правда, плетут со страшной силой — ну так на то ОГПУ есть…

Судя по дальнейшим событиям, начали очень вовремя. А судя по событиям 90-х годов, и выхода-то иного не было. Что такое буржуазия и где она видит страну, народ, национальное достояние и национальную безопасность, эти события показали о-очень наглядно!

К активным действиям подталкивала не только логика, но и динамика событий. Именно в этот заготовительный сезон в дело впервые в широких масштабах был пущен Уголовный кодекс. Власти нанесли удар, и теперь следовало ждать ответного хода. Сомневаться в том, что он последует, не приходилось. Ясно было, что в ближайшем будущем СССР ждёт война за хлебные, да и не только хлебные цены. И с укреплением класса собственников она будет только разгораться.

107-я статья давала кое-какие возможности в смысле «нажима на частника» — например, конфискации не только хлеба, но и имущества. Но только этой статьей дело не ограничилось. Еще одним рычагом нажима стали принятые в 1927 году жестко прогрессивные налоговые ставки. В ответ на попытку деревенской верхушки разорить государство правительство начало разорять деревенскую верхушку — чтобы больше ни у кого и никогда не возникало сомнений, кто в берлоге медведь.

Риск был велик. На ноябрьском Пленуме ЦК 1928 года отмечалось:

Такого выдающегося результата удалось достичь за счет разорения крупных помещичьих хозяйств, и легко можно было предсказать, что разорение сильных крестьян, которые на том остатке российского хлебного рынка, что сохранился в СССР, играли важнейшую роль, положения не улучшит. По расчетам зам. наркома финансов Фрумкина, в 1927/1928 гг. 12 % зажиточных хозяйств поставляли половину всего товарного хлеба. Из него на кулаков, которых было, по разным подсчетам, от 3 до 5 %, приходилось 20 % хлебных излишков. И то, что государство начало конкретно громить зажиточную верхушку деревни, свидетельствует, что положение было не просто тяжелым, а, как ив 1918 году, отчаянным.