Теперь Галан рассказал мне о конце этого человека. О страшном конце… Однажды среди своей корреспонденции епископ нашел лист бумаги с изображением трезубца. Он знал, разумеется, что это предупреждение боевой организации бандеровцев. Но не обратил на него внимания или неосмотрительно положился на волю божью. А через несколько дней Феофана нашли в келье мертвым. Его умертвили зверским способом, какой украинские националисты нередко применяли к своим врагам. Бандиты незаметно проникли в монастырь, пробрались в келью епископа, заткнули ему рот кляпом и, наложив Феофану на голову обруч из провода с заткнутой под провод палкой, начали эту палку вращать. Вращали медленно, садистски наблюдая муки жертвы до того момента, пока не треснул череп.

— А теперь этих палачей подкармливают, снабжают деньгами и вооружают американцы, — сказал Галан. — Я думаю написать об этом.

— И не боитесь с ними общаться? Судьба Феофана не напугала вас?

— Я считаю своим долгом сорвать все романтические одежды с этого отребья, переметнувшегося сейчас из-под крыла Гитлера под крылышко Трумэна».

Используя религиозную веротерпимость Советской власти, мракобесы в сутанах греко-католических священников, формально принявшие православие, пытались любыми способами препятствовать делу коллективизации в западных областях Украины. Они использовали для этого жалкие остатки кулачества и украинских националистов — лютых врагов украинского народа. Ярослав Галан, опытный, испытанный борец с католической реакцией, был страшен для всей этой черноризной нечисти.

«Легче было бы в рукопашной! — размышляет Галан об этих годах и своей борьбе в письме московскому другу. — В рукопашной, по крайней мере, ясно виден враг. Здесь враг маскируется и стремится ужалить из-за угла».

Тучи над городом

Над городом поплыл гудок. Ему ответил второй, третий… Они висели над площадями, парками, над древними шпилями костелов.

Галан, как старых знакомых, узнавал гудки. Этот Львовсельмаша — там галичанин Мирослав Грабовский работает в счет 1954 года. А вот голос завода автопогрузочных машин. Когда-то Галан писал об его открытии, а теперь уже по всей стране известны машины львовского производства.

Он любил свей город. Город каменных львов. Помнил все его легенды. Особенно волновала его одна:

«Жил когда-то в городе Львове человек, который решил удивить весь мир и прославить имя свое в веках.

Почти никому не известный бедный украинский мещанин четыреста лет тому назад взялся собственными руками построить башню, самую красивую и самую высокую башню Львова. Над ним издевались, бурсаки швыряли в него камнями, но неутомимый строитель все переносил. Он собирал отовсюду кирпичи, работал в поте лица от восхода до заката солнца: и с каждым днем башня росла все выше и выше, пока однажды утром не нашли мертвое тело вдохновенного мечтателя на стене постройки. Он зажал в одной руке кирпич, а в другой кельму и лежал, как немой укор всем, кто не хотел понять стремления к величию его простой человеческой души.

Несчастного мученика похоронили на одном из бесчисленных в те времена кладбищ, а начатую башню разобрали так, что и следа после нее не осталось.

Но тоска, бессмертная тоска творчества оставалась живой, она в продолжение веков билась в груди людей украинской Флоренции».

Сегодня ночи его «Флоренции» — те же фронтовые ночи, с выстрелами из-за угла. С провокациями. И с напряженным героическим трудом, несмотря ни на что.

Бессмертная тоска творчества не умерла в груди твоего народа, Львов! Не убили, не растоптали его гитлеровцы.

Впереди трудный, напряженный день, Галан — депутат городского Совета.

Раздается звонок. Появляется почтальон, просит помочь ей поместить мать в лучшую больницу города. Галан звонит в горком партии…

Приходят молодые писатели, рабочие, студенты, домохозяйки. С самыми разнообразными просьбами.

«Галан всегда внимательно выслушивал человека, — вспоминает М. А. Кроткова-Галан, — всеми силами старался ему помочь. Если он знал, что правда на стороне просящего, он делал все для него и не успокаивался до тех пор, пока не добивался благоприятных результатов».

Он по-настоящему умел и любил жить. Его все волновало, все касалось.

Увидев строительство нового дома, радовался.

Во время прогулки он замечает, что кто-то портит кору на деревьях в парке. Вернувшись домой, Галан немедленно звонит заведующему трестом зеленых насаждений:

— Товарищ Ярославцев! Необходимо срочно найти виновных!

Днем — поездка в Куликов. Там организуются колхозы. Писатель выступает.

— Мы строим с вами новую, чудесную жизнь. Там, за океаном, сегодня растут посевы смерти, мы вырастим нивы мира… Будем же достойны великой чести идти этим путем.

Вечером перед поездкой в университет, где он должен выступать на митинге, Галан записывает в дневнике: «Был в Куликове. Какие замечательные люди живут в нашей стране — умные, смелые, горячие! С ними все возможно, все достижимо».

Многие старые друзья рассеялись по земле. Нужно установить с ними связь.

«В январе 1944 года, — рассказывает Богдан Дудыкевич, — когда я работал учителем в Луганской области, мне стало известно, что Галан — корреспондент газеты „Радянська Украина“. Я написал ему письмо и где-то в начале февраля получил от него открытку, датированную 25 января 1944 года.

„Здравствуй, друже! — писал Ярослав. — Спасибо за письмо. Я приехал на несколько дней в Москву и в свободную от беготни минуту пишу тебе ответ. Петро (Козланюк. — В.Б., А.Е.) уже в Киеве, и я также собираюсь туда на днях. Интересного у меня ничего нет, кроме работы (газетной, как ты знаешь). Хотел бы написать тебе про других знакомых товарищей, но их нет. Тудор и Гаврилюк погибли… Встречаюсь иногда со львовским депутатом Садовым. Попробуй написать для нашей газеты о борьбе народа Галиции с польским гнетом и националистами, учитывая всякий раз актуальное политическое положение (это я в связи с формой). Напиши про себя в ЦК КП(б)У, тов. Мощенко, отдел кадров. Привет семье. Ярослав“».

Вскоре Дудыкевич возвращается в родной Львов.

Трудно, тяжело налаживалась жизнь.

«Когда первый красноармеец появился на Стрыйской улице, — писал Галан в очерке „Золотая арка“, — город, пропитанный трупным запахом, казалось, умирал. На опустевших бульварах с вытоптанными клумбами и поломанными решетками выли голодные собаки, в цехах и так уже малочисленных заводов свили себе гнезда совы и аисты. Аудитории университета напоминали заброшенные конюшни, в коридорах Политехнического института шныряли крысы, обнюхивали кучи окровавленной марли.

И думалось тогда: сколько трудов, сколько времени понадобится на то, чтобы Львов стал снова таким, каким был три-четыре года назад!»

Прошло всего три-четыре месяца. Правда, за УТО время не произошло никаких чудес. Трамвай все еще не ходит, водой можно пользоваться только семь-восемь часов в сутки, оперный театр все еще не работает, а если и начнет работать, то спектакли пойдут, наверно, без арфы, так как последняя арфистка Львова уже третий год лежит в порыжевшей от человеческой крови земле яновских могил.

«А все-таки сделано много, очень много! В квартирах львовян уже давно горит газ, в артериях города с каждым днем все более сильным потоком кружит электроэнергия, исчезают очереди перед хлебными магазинами, на недавно еще пустых улицах людно и шумно… Университет стал снова университетом, институты — институтами, школы — школами…» На сцене украинского театра ставился «Олекса Дундич». В зале Филармонии выступал один из лучших хоров СССР — капелла «Трембита». И главное — один за другим вступали в строй заводы.

Налаживалась понемногу и жизнь львовской писательской организации. Она много сделала для того, чтобы подготовить к изданию произведения погибших на боевом посту писателей — борцов с фашизмом.

Галана избирают членом правления Союза писателей Украины. Выходят из печати его сборник «Перед лицом фактов» и пьеса «Под золотым орлом».