— Большинство считают нас своей собственностью: они убеждены, что, если бы не их поддержка, мы давно распростились бы со своей карьерой, независимо от нашего таланта и от того, сколько удовольствия мы им доставили. Когда пресса расскажет, сколько ты получаешь, — они, конечно, забудут сообщить, что по крайней мере половина уходит на всяческие налоги, — люди начинают стремиться получить от тебя деньги по любому поводу, какой только можно измыслить. Они ждут, что ты скажешь «да», и поносят, если ты говоришь «нет», требуют, чтобы ты произносил речи, повсюду выступал, обеспечивал сувениры для аукционов по всевозможным случаям. Я готов помочь, если есть достойный повод, но ведь каждый считает свой повод достойным. Я предпочитаю помогать детям и престарелым. Но все, что я делаю, средства массовой информации превращают в цирк в угоду публике. Немногое удается сохранить в тайне, Рэчел. Совершенно посторонние люди набиваются тебе в друзья. Но как только что-то не по ним, они выставят тебя на позор — на радость «желтым» газетенкам. Едва знакомые люди продают им сведения, якобы являющиеся истинной правдой о тебе, а ты ничего не можешь с этим поделать. Газеты напечатают все, что угодно: у журналистов нет ни совести, ни жалости, если запахнет деньгами и сенсационными заголовками.

Когда он говорил о помощи детям и старикам, его глаза засветились и голос смягчился, — это ей понравилось. Она также заметила, что об остальном он говорил с горечью и разочарованием.

— Это позорно, Квентин, но, думаю, такова темная сторона человеческой натуры. Мы хотим, чтобы наши герои соответствовали образу, созданному воображением. Люди забывают, что ты тоже человек. Как-то я читала статью об Эммите Смите. Автор писал, что Эммит обычный человек, которому случилось стать выдающимся спортсменом, и луч прожектора теперь преследует каждое его движение. Там приводились слова Эммита, будто он чувствует себя животным на выставке. Я запомнила это, потому что статья эта была очень доходчиво и хорошо написана.

(Ты читала о футболе и «Далласских ковбоях»? Что-то не припомню, чтобы ты интересовалась спортом…)

— Эммит — лучший в своем деле, и человек он хороший. Я долго играл с ним, он заслужил свою славу и состояние и имеет право на личную жизнь. Очень многие из нас слишком часто поднимались на пьедестал, а он многого требует, почти всего тебя. И когда истекли отпущенные тебе пятнадцать минут славы, берегись: на тебя начинается охота. Я хотел всего лишь играть в футбол, а не становиться знаменитостью. Но, с другой стороны, если ты не преуспел, на тебя и спроса нет.

Рэчел решила не упоминать о его травмах и ненадежном положении в команде.

— Судя по всему, на тебя спрос большой. За эти годы я много раз видела тебя в рекламе по телевизору, на обложках журналов.

(Вот, значит, как ты узнала, кто я такой. И насколько же внимательно ты изучала мою жизнь?)

— За это хорошо платят, но реклама часто бывает такой глупой, даже стыдно. Например, про белье. Я чувствовал себя идиотом, подавая мяч в цветных подштанниках. Принимающий в полном снаряжении давился от смеха и выдавал во время записи плоские шуточки.

Она засмеялась.

— Тогда зачем же ты это делал? Ради денег и известности?

— Да, но не совсем так, как ты понимаешь. Платили хорошо, а мне нужны были деньги, чтобы купить родителям арахисовую ферму. Что бы ни думало большинство людей, но до 1993 года игроки получали не так уж много. Наши доходы сильно зависели от контрактов и вложений, которые мы делали.

— Арахисовую ферму? — Рэчел была изумлена. — Где?

— Здесь, в арахисовом штате, возле Колквита, единственного городка в округе Миллер. Это на юго-западе штата.

Рэчел приходилось слышать название городка, но она не знала, где он находится, — Джорджия большой штат, самый большой к востоку от Миссисипи. Она была озадачена его выбором.

— Почему ты выбрал Джорджию и арахис?

— Не я моя семья. Здесь я родился и вырос.

Она удивленно уставилась на него.

— Ты не говорил, что ты парень из Джорджии.

— Как-то не случилось: у нас было не так много времени, чтобы узнать историю друг друга. (Мы занимались другими вещами и хранили свои тайны, так же, как и сегодня вечером.) Я играл в футбол за «Колквитских пиратов». У нас была маленькая школа и не лучшие результаты, так что я не привлекал внимания старших. Но тренер Кэлхун убедил меня, что я достаточно хорош для колледжа и профессионального футбола, и мне нравилось быть квотербеком. Джорджия, Флорида и Алабама не заинтересовались мною, я был никто, и мне пришлось отправиться к Барри Швитцеру в университет Оклахомы. Это была идея тренера Кэлхуна, и она сработала, когда Швитцер увидел мою игру. Закончив учебу и выиграв два национальных первенства, я перешел в команду Сан-Франциско и остался там на семь лет. Потом меня перекупили «Далласские ковбои», и я играл там девять лет. Швитцер снова тренирует меня. (Или будет, если я захочу, хотя теперь это кажется сомнительным, учитывая мое нынешнее положение.)

Рэчел порадовалась, что Квентин не стал хвастаться многочисленными наградами, числом Суперкубков и профессиональных Кубков, в которых ему довелось играть, и не жаловался на свои проблемы, судя по всему, весьма серьезные. Ей было известно, что он сильно повредил левое плечо и правое колено, хотя танцевал легко и изящно. Газеты писали, что в этом году Квентин собирается попытаться вернуться в игру, в случае неудачи его перепродадут или заставят выйти в отставку. Предсказание повторялось настойчиво и едва ли радовало его, потому что он явно любил футбол и не был готов проститься с ним. Но почему же он не лечится физиотерапией и не тренируется перед началом сезона? Что он на самом деле делает в Огасте?

— Я не особенно разбираюсь в футболе, у меня никогда не было… сыновей. Я кое-что только об одной команде знала (прежде чем познакомилась с тобой) — о «Бульдогах Джорджии».

— Ты училась в колледже?

— Года два.

— Тебе не нравилась жизнь в колледже или ты скучала по дому?

(Отлично, давай заполним некоторые пробелы.)

— Мне все нравилось, но я вышла замуж и бросила учебу, чтобы завести детей. Когда муж закончил учиться, мы переехали в Огасту, его родной город. Керри, возможно, говорила тебе, что у Гейнсов здесь было дело, и Дэниел должен был работать в семейном бизнесе. Мои родители, Тимсы (заметь, на корабле я назвала свое настоящее имя и город, не то что ты — «Джеймс Роулинс из Техаса»), имели маленькую ферму недалеко от Афин и продавали овощи для местных ресторанов. Они уже умерли. Я была поздним и единственным ребенком. У меня нет родственников, но есть две замечательные взрослые дочери, отличный зять и двое восхитительных внуков.

Мать взрослых детей, теща, бабушка. О Боже, заволновалась Рэчел, какой старой и скучной она ему покажется! Она почувствовала, что краснеет. (И чего ради ты все болтаешь и болтаешь о себе? Чего ты добиваешься? Доказать ему, что ты была бы ему лучшей женой, чем две предыдущие? Интересно, а как сложились бы наши отношения, встреться мы в других обстоятельствах и в другом месте? Произошло бы что-нибудь значительное? Были бы мы вместе до сих пор? Могла бы я удержать его от женитьбы на тех двух женщинах? Или это был не больше чем летний роман на борту корабля, приятное времяпрепровождение?) Однако Квентин помнил ее лицо и имя и вел себя по-джентльменски, несмотря на их прежнюю близость и ее внезапное бегство. То ли он просто рассчитывал еще на одну встречу во время его пребывания в Огасте?

— Мы оба далеко ушли от своих деревенских корней.

Его голос внезапно вернул Рэчел к действительности, она была уверена, что он заметил ее невнимание.

— Да, Квентин, особенно ты.

— По тебе никогда не скажешь, что у тебя взрослые дети, — ты очень мало изменилась. Ты одна из самых замечательных женщин, каких мне доводилось встречать. Очень немногие люди могут быть рядом со мной сами собой: моя слава заставляет их кривляться или робеть, но ты ничего из себя не изображаешь и не напускаешь холодности. И я могу оставаться самим собой; это приятно, это успокаивает, это надо ценить.