Монахи-сатуры, конечно, тоже не птичками божьими были: и контрабандой промышляли, и почтительность к королю у них была… скажем так – не очень почтительная. Попросту говоря, Второго Констебля, приехавшего с податной инспекцией, настоятель назвал такими словами, коими не обученные этикету горожане в дешевых трактирах означают нетвердый уд. То есть, если бы даже брат-святитель Легори заявил грастери Дориону, что он  есть вялый стручок, то правая рука Первого Констебля тоже бы обиделся. А так как Легори выразился конкретнее и грубее, Серведо Дорион просто взъярился, стоя перед закрытыми воротами монастыря. Может быть, для сатуров все и обошлось бы некультурной перепалкой, но настоятель приравнял Констебля к королю. То есть и первейшего назвал вялым… кхм… стручком. Таким образом, дело стало уже государственным, и через три дня под стенами разбивал лагерь Третий штурмовой дивизион.

Монахам предложили разрешить дело миром. Условий было два: выплатить недоимки по податям за пять лет и штраф в том же размере, а также выдать брата-святителя Легори в потребном виде, то есть в кандалах или хотя бы связанного. Досконально неизвестно, какое из этих требований сатуры посчитали неприемлемым, но солдаты и офицеры вместо ответа узрели монашеские гениталии, кои со стены орошались в сторону шатра командующего.

Посмотрев на такой настрой осажденных и высоту куртин, генерал Отраро Галефи взял двухдневную паузу. Сил у него было предостаточно, в конце концов, штурмовики – они как раз на взятие укреплений и натаскивались. Но терять своих солдат Галефи не хотел. А вот сводный отряд витаньери жалеть было некому кроме них самих. Но витаньери и жалость – такие слова рядом никогда не стояли, даже по отношению к себе, тем более что наемникам обещали право полного разграбления монастыря.

Осажденные сопротивлялись целый день, ночь и еще утро, но стоило врагу закрепиться на одном участке стены, результат штурма был определен. Остававшимся в живых монахам лучше было перебить друг друга, потому как те, кто попал в руки витаньери, умирали очень долго – до тех пор, пока наемники не убедились, что все тайники с ценным имуществом им выданы.

И без того сомнительная репутация сынов Святого Вито после веймского дела стала совсем уж черной. А генералу Отраро Галефи отказали во многих домах.

А вот грастери Ройсали дурная слава наемников нисколько не смущала. Он, в своем модном укороченном дублете, пижонских бриджах зеленого сукна явно не чувствовал себя чужим в компании витаньери. Мастера же Косту очень нервировало то, что эти мрачные головорезы, одетые неброско, но практично – холщевые штаны, мятые котарди, из под которых торчали несвежие камизы – вот все эти люди готовы были подчиниться любому приказу благородного Ройсали.

А глаза грастери были таковы, что Панари всякий раз старался отвести от них свой взгляд. Плохие глаза были у пуаньи, такие сразу говорят: в голове за ними буйно цветет жасмин. Прямо пахнет безумием.

– И вот что… – продолжил Ройсали. – Не расскажете мне, уважаемый пуйо Коста, где были, куда едете, что видели?

– Кхм… Был я в Алри по своим гешефтам. Еду вот в Сатро.

Тут мастер на всякий случай слукавил. Не хотелось ему, ой как не хотелось раскрывать перед этими людьми конечный пункт своего пути. Обойдутся.

– Ну и всякое видел. Дорогу, деревья вот. Ну, это Вы, благородный пуаньи и сами видите. Еще грязных и очень глупых масари. Этого добра в этих краях хоть телегой вывози.

Ройсали кивнул, соглашаясь.

Витаньери молча ехали рядом.

– Дражайший мой Панари, а не видели ли Вы кого-нибудь такого… как бы это сказать… странного?

– Вы со своими спутниками подойдете? – спросил в ответ Коста. – Вы простите меня, грастери Ройсали, но более странной компании я давно не наблюдал.

Пуаньи искренне рассмеялся, наемники тоже разулыбались. Мастер чуть расслабился, но стреломет не опустил.

– И никого страннее нас? – весело уточнил Ройсали.

– Никого, это уж точно.

– И так уж никого и не видели совсем?

Панари пожал плечами, всем видом показывая, что все уже рассказал.

– Что ж, тогда легкой дороги Вам, пуйо Панари Коста. Был рад знакомству.

– И Вам доброго солнца в спину, уважаемый грастери Ройсали.

Пуаньи уже повернулся к нему спиной и легонько тронул каблуками бордовых, в цвет перчаткам, замшевых сапог бока своего скакуна и тот чуть ускорил шаг. И в тот момент, когда мастер Коста уже готов был с облегчением выдохнуть, один из витаньери, проезжая мимо его телеги, двинул ногой по лемеху, торчащему над бортом. Звякнуло железо.

Панари резко развернулся и направил на наемника стреломет. Ситуация, которая, казалось, уже разрешилась совсем мирно, вмиг стала предгрозовой.

– Ты пулялку свою мне не тычь, – наиграно спокойно сказал витаньери. Но его глаза – большие, чуть на выкате – заблестели, выдавая неприятное волнение.

Еще бы не волноваться, когда на тебя смотрят сразу пять болтов, каждый из которых с пяти шагов прошьет и латную броню навылет.

Все вокруг как-то оживились, Панари с холодком в спине услышал звук, который мало с чем можно было бы спутать – шорох мечей, вытаскиваемых из ножен. Но отступать ему было уже поздно.

– А ты своими пиналками не размахивай. Не твои агрегаты, так и не трогай! Я за них деньги платил не для того, чтобы каждый хам мне их ломал!

Грастери придержал коня и посмотрел на мастера, словно впервые его увидел. «Ну, вот и покатались, – подумал Панари. – Троих точно порешу…»

Мысль, что можно просто остановить телегу и отдать этим разбойникам своего бродягу, ему даже не пришла в голову. Но с другой стороны: отдашь – так кто ж гарантирует, что оставят в живых свидетеля. Места тут и впрямь безлюдные.

А в том, что пуаньи ищет этого странного человека, мастер уже не сомневался. Потому как о ком «странном» в этой глуши можно еще расспрашивать.

– Что ж это Вы, мастер, так разнервничались? Или у Вас в телеге там что-то этакое, что и показать попутчикам стыдно?

«Думай! Думай!» – призывал себя Коста. Затягивать с ответом точно было нельзя, очень уж подозрительно, хотя куда уж дальше. Время растянулось густым медом, стекающим с ложки. Топот копыт и тихое шуршание колес.

– Что мое, то мое, – наконец, ответил Панари. – Если каждый будет вот так пинать, то никакой жизни не будет.

Красота фразы, конечно, оставляла желать лучшего, но по риторике у мастера, тогда еще студента, оценка была так себе. С трудом он в свое время зачет получил, чего уж скрывать.

– И не покажете нам? – весело поинтересовался Ройсали.

– Из принципа нет, – угрюмо выдавил из себя Панари.

Теперь он ожидал только слова грастери своим наемникам, чтобы начать стрелять. Рука сама начала направлять стреломет на главаря. Тот улыбнулся и нарочито медленно полез в лакированную переметную суму.

Солнце отражалось на клинках обнаженных мечей.

Всхрапнула чья-то кобыла.

Пичужка на ветке, нависающей над дорогой, чирикнула и сорвалась в небо.

Умирать до обиды не хотелось. И хоть бы одна пичужка сейчас что-нибудь чирикнула, чтобы на душе легче стало.

Ройсали же достал из сумы кошель, развязал тесемку и показал мастеру содержимое. Не меньше двадцати полновесных золотых королей.

– Мастер, а если я Вам предложу все вот это за право посмотреть, что Вы везете?

Неожиданно даже для себя самого Панари остановил телегу и опустил стреломет, вставая с козел.

– Видно делового человека, – спокойно сказал он. – На таких условиях я согласен. Даже готов отдать Вам содержимое телеги.

– А саму телегу? – грастери широко улыбался.

– Телегу… Ладно, давайте вместе с телегой, – и мастер Коста начал слезать на землю.

Ройсали затянул тесемку, подкинул кошелек и засмеялся.

– Жадны Вы, пуйо, все же до настоящего благородства Вам далеко. Оставайтесь со своими железками и телегой. Поехали!

Последнее – это уже своим витаньери.

Те начали убирать мечи и объезжать экипаж. Лупоглазый зыркнул на Панари и пнул заштопанным сапогом по деревянному борту. Снова глухо и железно звякнуло, но никаких других звуков и не было.