Сразу же после завершения неудачных переговоров с великим князем владыка Василий отправился в Псков — налаживать отношения, а возможно, и заручиться помощью против Москвы. Псковичи «прияша его с великою честью: понеже не бывал бяше владыка в Плескове 7 лет; и у князя Олександра крестил сына Михаила»[490]. В то время князь Александр был отлучен от церкви, и если формально это отлучение не распространялось на его сына, то фактически поступок Василия мог вызвать неодобрение митрополита Феогноста. Впрочем, по церковным канонам власть епископа на территории епархии рассматривалась как первичная по отношению к остальным нормам канонического права. Митрополит же осуществлял свою власть на территории церковной провинции на основании делегирования ему части своих полномочий местными епископами[491]. К тому же митрополит Феогност в это время совершал путешествие в Цареград и Орду, поэтому не мог немедленно отреагировать на своевольный поступок новгородского архиепископа.

Тем временем в Новгород приехал сын Гедимина: «Сем же лете въложи бог в сердце князю Литовьскому Наримонту, нареченому в крещении Глебу, сыну великого князя Литовьскаго Гедимина, и приела в Новъград, хотя поклонитися святей Софеи; и послаша новгородци по него Григорью и Олександра, и позваша его к собе; и прииха в Новъгород, хотя поклонитися, месяца октября; и прияша его с честью, и целова крест к великому Новуграду за один человек; и даша ему Ладогу, и Ореховый, и Корельскыи и Корельскую землю, и половину Копорьи в отцину и в дедену, и его детем»[492].

Итак, владыка Василий выполнил обещание, данное князю Гедимину, хотя обещание это и было вырвано у него силой. Впрочем, молодой князь Глеб-Наримант поступил очень тактично и уважительно по отношению к Новгороду и его святыне, чем расположил к себе новгородцев. Кроме того, мирные отношения Новгорода с Литвой были в это время выгодны обоим соседям, особенно из-за угрозы войны Новгорода с Москвой.

В результате, когда в 1334 г. на Русь вернулся митрополит Феогност, Василий Калика ездил к нему во Владимир-Волынский через литовские земли уже без опаски. Возможно, переговоры с митрополитом как-то повлияли на заключение мира Новгорода с Москвой в этом же году.

Улучшение международной обстановки не приостановило строительную деятельность Василия Калики. Архиепископ закончил строительство каменного города: «Того же лета и город каменыи покрыл владыка»[493]. А в 1335 г. владыка продолжил начатое дело по укреплению Новгорода: «Заложи владыка Василии с своими детьми, с посадником Федором Даниловицем и с тысячкым Остафьем и со всем Новымъгородом, острог камен по оной стороне, от Ильи святого к Павлу святому…»[494]

То есть владыка озаботился укреплением юго-восточных рубежей города на Торговой стороне. По мнению С. В. Трояновского и О. А. Тарабардиной, «вся строительная активность Василия Калики выглядит хорошо спланированным проектом по совершенствованию оборонительных систем города»[495]. Замысел владыки получил дальнейшее развитие в конце XIV в., когда был сооружен вал и ров Окольного города.

Отношения Новгорода с Москвой в 1335 г. окончательно наладились. В этом году «князь великыи позва владыку к собе на Москву на честь, и посадника и тысячкого и вятших бояр; и владыка Василии ездив, и чести великои много видил»[496].

В самом Новгороде в ту осень произошла некая усобица между сторонами: «Внесе лед и снег в Вълъхво, и вышибе 15 городен великаго мосту; то же, бог весть, или казня нас или милуя. Не дал бог кровопролитна промежи братьею: наважением диявольскым сташа си сторона и она сторона, доспевше в оружьи противу себе оба пол Волхова; но бог ублюде и снидошася в любовь»[497].

А. В. Петров предположил, что «в понимании летописца между разрушившей мост непогодой и едва не разгоревшейся усобицей сторон существовала явная связь… Эту связь можно объяснить только учитывая языческие корни традиционных для Новгорода усобиц сторон… В системе языческого мировоззрения природные явления не случайны, а исполнены глубокого смысла. Причем людям новгородского Средневековья, не расстававшимся со многими языческими представлениями и обычаями, было свойственно доискиваться до этого глубокого смысла»[498].

Далее Петров предлагает свою трактовку произошедших событий на основе реконструкции мировоззрения средневековых новгородцев: «В 1335 г. сама природа разрушила то, что соединяло обе половины города, а значит, в аспекте языческого сознания, сверхъестественные силы как бы призывали к оживлению вражды и противостояния. Объясняя казавшиеся символическими действия стихии, каждая из сторон усмотрела в них указание на вину другой… С точки зрения средневекового человека любое зло прямо или косвенно исходит от дьявола. Но нередко за разговором о «дьявольском наваждении» скрывалась именно языческая подоплека происходившего. Определенно она угадывается и в реплике летописи („…то же, Бог весть, или казня нас или милуя“), похожей на полемический выпад против языческой интерпретации действий сил природы»[499].

Действительно, мировоззрение новгородцев в исследуемый период было в своей основе языческим, но все же вышеприведенная трактовка событий представляется сомнительной. Великий мост разрушался Волховом достаточно часто. При этом новгородцы вовсе не спешили каждый раз вооружаться сторона на сторону. Представляется более вероятным, что в 1335 г. в Новгороде возник какой-то социальный или политический конфликт, приведший к вооруженному противостоянию сторон. И только разрушение моста остановило кровопролитие, поскольку новгородцы расценили это как знамение — как властный приказ Волхова не начинать братоубийства. Летописец умолчал о причинах усобицы, поскольку для него важнее был чудесный аспект произошедшего, из которого он вывел христианскую мораль.

Подобный случай произошел в 1345 г.: «Въста уг ветр с снегом и внесе лед в Волхове, и выдра 7 городень… толко успел посадник переити со всем вецем на Торговую сторону. Тогда отъяша посадничьство от Остафья Дворянинца и даша посадничьство Матфею Валъфромеевичю; божиею благодатью не бысть междю ими лиха»[500]. То есть разрушение моста вновь способствовало мирному разрешению политических противоречий.

В 1336 г. «заложи владыка Василии церковь камену Вход Иерусалима Господа нашего Исуса Христа, где теремец был, месяца июня в 25 на память святыя Февроньи. Того же лета свершиша мост нов чрес Волхово… В то же лето боголюбивыи архиепископ Василии святую Софею тыном новым отыни, а у святей Софеи двери медяны золочены устроил»[501]. Сам заказчик дверей, архиепископ Василий, был изображен на них перед троном Спасителя.

Повышенную заботу владыки об украшении главного храма города можно объяснить не только его религиозными чувствами, но и желанием поднять престиж православной церкви среди новгородцев и самого Новгорода перед другими землями русской митрополии. С этой же целью осенью 1341 г. владыка Василий поставил на своем дворе «терем великыи». Видимо, он считал, что главное административное здание Новгорода и одновременно резиденция владыки должно выделяться среди прочих жилых построек города.

Перепланировка внутреннего пространства детинца, предпринятая архиепископом, на первый взгляд нелогична. Строительство тына внутри только что построенных каменных стен нецелесообразно с оборонительной точки зрения. Исследователи С. В. Трояновский и О. А. Тарабардина объясняют смысл перепланировки следующим образом: «Легко заметить, что на продолжении линии частокола оказываются южная стена Входоиерусалимской церкви… и Пречистенская арка кремля, выходящая на Волховский мост. Намеченная линия ограды в этом контексте выглядит пространственным стержнем, связывающим все строительные акции Василия Калики, предпринятые им в 1336 году. Становится понятным выбор места для размещения каменного храма Входа в Иерусалим. Именно с южной стороны, от линии нового храма и новой ограды Василий Калика украшает Святую Софию золочеными воротами… Южная граница Владычного двора могла впервые возникнуть в подобном виде как раз после строительства новой линии фортификаций, отражая при этом новое внутреннее членение детинца. В таком случае, именно южной границе своих владений владыка и должен был уделить особое внимание, так как с других сторон его резиденция сохранялась в прежних пределах, усиленных каменными стенами и надвратными церквями»[502].