Армия на рубеже веков была почти сплошь крестьянской (80 % крестьян, 10 % рабочих и 10 % прочих классов) и почти сплошь русской, со всеми присущими ей недостатками. Благодаря освобождению от воинской повинности многих инородческих племен, неравномерному уклонению от призыва и другим причинам главная тяжесть набора ложилась на чисто русское население.
Допризывной подготовки, физкультуры и спорта, нормальной грамотности (до 40 % неграмотных было среди призывников до Первой мировой войны) не было и в помине. А забитость сельского населения и сложность крестьянских будней давали армии просто деревенскую орясину, которую надо было обучать всему с самых элементарных азбучных истин. В прямом смысле. Лишь в 1902 году в армии было введено всеобщее обучение грамоте, что позволило ежегодно выпускать до 200 тысяч запасных, научившихся грамоте на службе. Зато природная смекалка, физическая сила, ловкость, долготерпение и способность легко переносить тяготы и лишения были в крови у крестьянских парней.
Тяготы тоже были традиционными — в первую очередь побои. Официально в русской армии телесные наказания были отменены военными реформами 60-х годов XIX века (в демократической английской армии телесные наказания были отменены только в 1880 году, во флоте — в 1906-м), но зуботычины и «поучения» как унтеров, так и офицеров негласно оставались.
Молодой офицер вообще отменил рукоприкладство и дисциплинарные взыскания («следите друг за другом, останавливайте малодушных — ведь вы же хорошие люди — докажите, что можно служить без палки»).
Если сам будущий генерал, как крестьянский сын, подобного не допускал, долго и терпеливо разъяснял подчиненным солдатам правильность того или иного военного упражнения, то после его ухода суровый фельдфебель Сцепура мигом подносил кулак-кувалду к непонятливым носам: «Гляди у меня, морда, я тебе не капитан Деникин!»
Жили солдаты в казармах, где вдоль стен стояли деревянные нары, иногда отдельные топчаны. Спали на соломенных тюфяках и подушках без наволочек, укрывались собственными шинелями. Неважно, грязь на улице, снег, мокрые они, рваные — хочешь тепла, штопай и укрывайся. Одеяла — немыслимая роскошь, на которой почти всегда «экономили» оборотистые интенданты. Приобретались лишь путем «добровольных вычетов при получении солдатами денежных писем из дому». Платить приходилось самим служивым. До конца русско-японской войны армия ни одеялами, ни постельным бельем так и не обзавелась.
Вечная проблема всех русских армий «всех времен и народов» — обмундирование было одинаковым для всех широт «от хладных финских скал до пламенной Колхиды». Ассигнований на теплые вещи вообще не полагалось, хилая солдатская шинель в сибирские морозы добивает хуже всякого вражеского штыка. Полушубки заводила только более «состоятельная» кавалерия.
Самое главное для солдата — пища. По свидетельству Деникина: «Типичное суточное меню: утром — чай с черным хлебом; в обед — борщ или суп с 1/2 фунта мяса или рыбы (после 1905 года — 3/4 фунта) и каша; на ужин — жидкая кашица, заправленная салом. По числу калорий и по вкусу пища была вполне удовлетворительна и, во всяком случае, питательнее, чем та, которую крестьянская масса имела дома. Злоупотреблений на этой почве почти не бывало. Солдатский желудок был предметом особой заботливости начальников всех степеней. «Проба» солдатской пищи была традиционным обрядом, выполнявшимся самым высоким начальником, не исключая государя, при посещении казарм в часы обеда или ужина».
Интересно, что во время командования ротой подчиненные Деникина несли караул в так называемом «десятом павильоне» Варшавской крепости, где содержались особо опасные государственные преступники (по свидетельству самого капитана, питание там было «как в офицерском собрании»). В одной из камер содержался обвиняемый в соучастии в покушении на императора Александра III некто Юзеф Пилсудский, будущий диктатор Польши. Он усиленно симулировал буйное сумасшествие, проявляемое якобы в неприятии военного мундира, что вызывало в нем приступы ярости. Приступы «гасили» прикладами, но врачи, густо «смазанные» деньгами польских националистов, неожиданно признали его положение «весьма серьезным и требующим клинического лечения». «Пациента» отправили в петербургский Николаевский госпиталь для душевнобольных, где тот мгновенно «выздоровел» и благополучно бежал за границу вместе с женой.
Чтобы окончательно не свихнуться от такой насыщенной жизни, сам Деникин и двое его сослуживцев на третий год службы в бригаде засели за учебники, намереваясь поступить в Николаевскую академию Генерального штаба — без чего дальнейшая карьера ничего хорошего не обещала. Штудировали иностранные языки, математику, историю, географию. Шансов было крайне мало, но хоть как-то отвлеклись от безделья и «трясины». Поступил в 1897 году только сам будущий главком ВСЮР.
Чтобы понять, чего будущая карьера стоила, следует оценить строгость генштабистского отбора. Обычно прошения о поступлении подавали не менее полутора тысяч офицеров из всех военных округов. После предварительного изучения формуляров, ходатайств, служебных карточек, взысканий и поощрений к экзаменам допускалось 400–500. Не самых глупых, понятное дело. Поступала лишь треть — 140–150 человек. Но и это не была никакая гарантия спокойного обучения — за три курса отсеивалась еще пятая часть. Так что выпускалось из них не более сотни. Но и из этого числа собственно к Генштабу причислялась от силы половина. Иными словами, «коэффициент полезного действия» никогда не превышал 3–4% от общего числа подававших документы.
Однако следует заметить, что к тому времени и сама Академия уже давно отстала от жизни. На рубеже веков уже англо-бурская война показала, что мир катится в эпоху войн с принципиально новым вооружением, родами войск, тактикой, стратегией, обеспечением армий. Дело шло к широкому применению бронепоездов, пулеметов, тяжелой и скорострельной артиллерии, колючей проволоки, автомобилей, полевых защитных сооружений, формы одежды, маскирующей на поле боя, а не блистающей вензелями и аксельбантами. Совсем немного оставалось до появления на полях сражений танков, авиации и отравляющих газов (над этим уже в Европе работали вовсю).
В российском же Генштабе по старинке внушали слушателям, что «пуля — дура, а штык — молодец», «главное — ввязаться в сражение, а там посмотрим», «выигрывают не полководцы, а моральный дух солдат», «армии можно отсидеться за крепостными стенами» и пр. Преподаватели убеждали, что со времен Ганнибала основные стратегические законы войны остались неизменными, и «глазомер, быстрота и натиск» запросто решат все вопросы. Слушателям усиленно втемяшивали в головы историю крестовых походов, а документов и карт по недавно минувшей современной русско-турецкой войне 1877-78 годов до самой русско-японской войны в Академию не поступало. Одно время решились было опубликовать и назначили даже преподавателя (полковник Мартынов) читать курс лекций по этой войне. Но затем кто-то очень умный решил, что при жизни многих участников этой войны публиковать материалы «неудобно» и «нескромно». Хотя, вероятнее всего, столь кровавая победа России, стоившая стольких жертв, несла в себе массу ошибок командования и «неудобно» было в таком ключе представлять ее записных героев. К примеру, знаменитого Михаила Драгомирова.
Назначенный в 1878 году начальником академии генерал-лейтенант Михаил Драгомиров уже через год издал свой главный труд — «Учебник тактики», ставший тут же классическим, по которому обучали всех слушателей Академии. Именно в нем он доказывал ненужность скорострельного оружия («много патронов жрет») и военных игр («пусть мальчишки в войнушку играют»), которые при нем практически полностью исчезли из учебного курса Академии. По его учебникам ротные колонны ходили в ногу и держали строй «на сопках Маньчжурии», где их густо клали японские пулеметчики.
Его преемник генерал-лейтенант Генрих Леер, напротив, перегружал учебный курс явно не нужными для военного дела предметами. Такими, как государственное право, сферическая геометрия, славистика, психология, геология.