Шахурдин со своими товарищами успел прийти на помощь; во время перестрелки он оказался уже близко от фактории. Орочи подоспели минута в минуту. В тайге лежали шесть трупов бандитов. Остальные ушли.

Погоня, высланная за остатками банды, вернулась через три дня. Следы рассказали, что у них осталось всего семь человек. Один был ранен: правая нога у него сильно кровоточила. Бандиты ушли далеко за перевал. Шахурдин, участвовавший в погоне, махнул рукой и уверенно сказал:

— Сама сдохнет в тайга. Зима долгий, жить нет…

Корней Петрович скоро поправился, но очень изменился. Смерть Зотова отбросила его на десять лет назад.

Он потерял волю, характер его словно подменили. Он снова стал набожным, вздыхал, уединялся, часто плакал. За что бы ни брался, все у него валилось из рук. Иван Порфирьевич и уговаривал его, и ругал, но ничего не добился.

— Уйду куда глаза глядят, — любил говорить Оболенский, бесцельно расхаживая по двору фактории. Руки у него висели безвольно, голова клонилась вниз: беда, свалившаяся на него, камнем тянула к земле.

Похоронили Николая Зотова на невысоком холмике в тайге, рядом с факторией.

Глава двадцать третья

Матвей Шахурдин приезжает в совхоз. Что рассказал старый ороч. Наган с двумя гильзами. Догадка.

Вот мы и проследили жизнь Зотова до трагического конца.

Я уже взялся за специальные агрономические записи Зотова, когда однажды вечером раздался стук и в дверь ко мне просунулся курьер из конторы совхоза:

— Вас Иван Иванович зовут.

Я глянул на часы. Десять вечера. Обычно в это время все работы у нас кончались и директор уходил домой. Значит, что-то срочное. Я оделся и пошел в контору.

В кабинете директора горел свет. Иван Иванович ходил по кабинету, с кем-то разговаривал.

— Знакомься, — сказал он, когда я вошел, и кивнул на посетителя.

С удивлением посмотрел я на позднего гостя. Неужели?.. В кресле сидел старый ороч. Маленькое, ссохшееся в сотни морщин лицо его было сосредоточенным и угрюмым. Глазки моргали часто и тяжело, он делал постоянные усилия, заставляя их смотреть на белый свет. В тонких коричневых губах присохла старая трубка. Ороч, несмотря на лето, был одет очень тепло. Русская шапка-ушанка закрывала уши, тесемочки намертво завязаны у подбородка. Гость кивнул мне с безразличным видом.

— Это Шахурдин, — сказал директор. — Ну да, тот самый, Матвей-Ведикт-Никола,

Гость закивал головой. На секунду в глазах его появилось осмысленное выражение, потом он опять заморгал и уставился в пол.

— Приехал все-таки. Знаешь откуда? — сказал опять Шустов. — Аж из-под Охотска. Он там теперь живет. Не понравились наши места, переметнулся.

— Река Уда ходим, белка бьем, иной раз Охотск ездим, — словоохотливо подтвердил Шахурдин и, завозившись, добавил: — Пошли, что ли, начальник, кушать нада, спать нада, устал, далеко живешь, ехал-ехал…

Шустов заторопился:

— Да, да, пошли, товарищ Шахурдин, заговорились мы.

Иван Иванович привел гостя домой, помог Шахурдину раздеться и развязать крепко замусоленные тесемочки на шапке, усадил в мягкое кресло и начал разговор, не прежде чем гость выпил два стакана крепкого чая с водкой. Глаза Матвея стали шире, в них заиграла жизнь.

— Ты в этих местах давно не бывал? — начал директор.

— Давно, почитай, лет двадцать.

— Кочевал?

— Нет, одно место жил, торговал, белка стрелял тайга. — Он вдруг засмеялся, вспомнив что-то, и добавил: —

Картошка-огород сажал, морковка, как русский человек, кушал это… ну, пюре!

Он даже поднял палец от восхищения собственной памятью. Такое слово запомнил: пюре!

Я молчал, боясь раньше времени спугнуть воспоминания старого человека, и всецело положился на такт и опыт Шустова.

— Вкусное, видать, пюре, раз помнишь? — спросил директор.

— Хо, самый теперь по зубам для старик. — Он вдруг вздохнул. — Только мала картошка сажают, лень одолел народ, все рыба ловит. Учить некому, Зотов нет…

Сердце мое екнуло.

— Зотов? Кто такой Зотов? — спросил Шустов и подморгнул мне.

— Тут жил. Иваныч звали. Еще Корней жил, еще черный борода и молодой лючи, усы вот такой… Хорошо жил, огород делал, учил картошка сажать, потом плохой человек пришел, убил Зотов. — Он сделал паузу, вздохнул и добавил, ткнув пальцем за окно: — Там убил, фактория, на берегу речка…

— Ты сам видел, как убили Зотова? — тихо спросил директор.

— Сам, сам…

— Расскажи нам. За этим мы и звали тебя, Матвей Ведиктович.

— Ты Зотов знал? — спросил Шахурдин.

— Он знал, — директор показал на меня.

Старик хитро улыбнулся:

— Когда Зотов был, он вот такой ходил, — и показал рукой на полметра от пола.

— Бумага нашел, читал про Зотов, хочет знать все о нем… — Волнуясь, Шустов стал коверкать русскую речь, как Шахурдин, видимо считая, что ороч так лучше поймет.

— А-а, бумага! Зотов писал, сам видел. Где нашел?

— В фактории, в печке замурованы были. Оболенский Корней Петрович положил, а сам уехал.

— Да, да, уехал… — Старик задумался. — Корней совсем плохой был, плакать много, нервный такой. Весна пришла, Маша приехал, Корней зарыл ее тоже, сам уехал, куда — не знай.

Постепенно он рассказал нам все, что случилось на фактории после убийства Зотова.

…Зиму там провели плохо, не хватало продуктов. Орочи и якуты перестали ездить на факторию. Смерть Зотова, бой с бандой — все это скверно подействовало на местных охотников, очень суеверных и боявшихся человеческой крови. Они покинули факторию. Только Шахурдин все еще ездил к своему другу Корнею и снабжал мясом и рыбой.

Весной пришел катер с баржей. Приехали чекисты, а с ними и Мария Петровна. Она словно чувствовала плохое, оставила сына у Федосова и вернулась. О смерти мужа ей сказали еще на катере. Она не поверила, но смертельно побледнела и долго стояла у борта, все глядела на берег, ждала. Когда страшный смысл сказанного дошел наконец до ее сознания, Мария Петровна схватилась за голову, и не успели на катере оглянуться, как она очутилась за бортом. Пока спускали шлюпку, Мария Петровна уже добралась до берега и побежала через лес по тропинке туда, где стоял их дом. Люди бросились за ней. Они увидели ее уже на пепелище. Зотова стояла на коленях и ощупывала мокрые почерневшие бревна, словно не верила своим глазам.

Она позволила себя увести, переодеть в сухое платье. Ночью разбудила Оболенского и попросила:

— Отведите меня к нему…

Мария Петровна села у могилы мужа и просидела до утра. Корней Петрович караулил ее издалека. Он тоже плакал всю ночь. А утром Зотова уже металась в бреду, вся горела. Катер немедленно пошел в Охотск за фельдшером. Он вернулся через три дня. Было уже поздно. Крупозное воспаление легких сделало свое дело.

Смерть она встретила спокойно. Перед кончиной отдала Оболенскому медальон, сказала:

— Это сыну.

Ее похоронили рядом с мужем. Корней Петрович вырыл в лесу черемуху и посадил у изголовья семейной могилы.

Сам он уехал с тем же катером.

Факторию закрыли и перенесли в другое место.

Вся эта печальная история происходила на глазах Шахурдина. Он рассказал нам далее, что летом приезжал Федосов, милиция. Они вели следствие, ловили бандитов, но так и не установили, кто убил Зотова.

Тайна осталась нераскрытой.

От директора я увел Шахурдина к себе, показал ему бумаги Зотова, медальон и прочел записку Оболенского. Он слушал, смотрел куда-то далеко-далеко мимо меня, горестно вздыхал, качал головой и молчал. Вспоминал, грустил.

Пора было ложиться спать. Время ушло далеко за полночь.

Матвей снял обувь, вылез из своей парки, расстегнул ремень. Тут я увидел, как он вынул из-за ремня и бросил на кучу одежды наган.

— У тебя револьвер есть? — удивился я.

Он через силу улыбнулся.

— Игрушка. С собой ношу. Такой ржавый, даже милиция не взял. Начальник сказал: «Носи, старик, забавляй».