Моя задача скромнее. Я пытаюсь рассказать лишь о том, что видел сам как рядовой участник этой битвы, и о том, что видели мои однополчане. И пусть наш сектор обзора был не очень велик: он ограничивался масштабами лишь нашего полка, лишь нашим личным видением. Но зато мы видели войну на самом большом приближении, случалось, всего-навсего на расстоянии вытянутой руки — расстоянии, отделявшем нас от вооруженного злобного врага.

Пусть читателя не удивит, что воспоминаниям о боях на Курской дуге предшествуют, занимая в начале книги довольно много места, эпизоды, в которых отобразился личный, хотя и небольшой, опыт автора и личные наблюдения его, относящиеся к более раннему времени. Эти эпизоды позволяют, конечно, не в широком масштабе, но в каких-то конкретных, характерных чертах представить обстоятельства жизни нашего тыла в канун битвы, увидеть на отдельных примерах и то, как шла подготовка к ней после победы под Сталинградом, логическим следствием которой стало затем поражение гитлеровцев на Курской дуге. В судьбе каждого человека, даже самого неприметного, рядового, неизбежно находят свой отзвук ход истории и судьба народа — вот почему я нахожу возможным рассказывать о своих боевых товарищах, о других участниках событий, да и о самом себе. Мы были самыми обыкновенными людьми, каких насчитывались миллионы, людьми, выполнявшими свой долг граждан и солдат. И мне хочется, чтобы читатель увидел битву на дуге и то, что предшествовало ей, нашими глазами, проникся бы нашими чувствами и переживаниями и как можно полнее понял бы нас. Уже четырьмя десятилетиями отделены мы от тех полыхающих дней. Но дымка времени не в силах закрыть их. В нашей солдатской памяти они не меркнут. И разве не вправе мы позаботиться о том, чтобы эта память пережила нас?

Настоящее, как известно, не существует без прошлого. Вспоминая о пережитом, хочется видеть его через призму сегодняшнего дня, там, где угол преломления времени это позволяет.

Посчитаю свою скромную задачу выполненной, если страницы моих записок помогут читателю хотя бы в какой-то мере ощутить палящее дыхание военной страды на курской земле лета сорок третьего года.

С Северо-Западного на Центральный. — Между Касторной и Курском — Батальон из трех рядовых. — Бдительный Бабкин. — Пополнение. — «Я и лошадь, я и бык…» — Приказ на марш.

…Три женщины тянут плуг. На одной — кофта из мешочной ткани, на другой — юбка из пестрой немецкой плащ-палатки, косынки с голов сброшены на плечи — жарко! Туго натянуты на груди холстинные лямки… За плугом идет четвертая пожилая, почти старуха, в аккуратно повязанном белом платочке.

А мимо них по уже просохшей полевой дороге строем шагаем мы — на занятия: солдаты в полной походной экипировке, с лопатками и скатками.

Когда мы вышли из расположения батальона в поле, приказано было, как положено, идти с песней — и запевалы завели, а весь строй подхватил:

Но увидели пашущих женщин — и песня сама собой оборвалась. Слышен только согласный топот строя, смягчаемый еще не совсем затвердевшей колеей. Повернув лица в сторону надрывающихся над пашней женщин, мы словно равняемся по ним. Им-то тяжелее, чем нам.

Женщины бредут молча, опустив лица к земле, покрытой рыжевато-белесой прошлогодней стерней, тяжело переступают ногами, обутыми в самодельные постолы из сыромятной кожи или в чиненые-перечиненные башмаки. В колхозе после того, как зимой прогнали немцев, не сохранилось ни одной лошади и вообще никакой скотины. А пахать и сеять надо, снег уже сошел, земля прогрелась, время не терпит. Вот и пашут на себе. А чуть дальше от дороги, на том же поле, выстроившись в ряд, другие женщины вскапывают землю лопатами. Женщины в деревне сейчас — основная сила. Мужчин почти не осталось: все, кто годен для фронта, там. Впрочем, в Березовке мужчин сейчас во много раз больше, чем женщин, — здесь расквартирован наш батальон. Но чем можем мы помочь здешнему колхозу? Батальон проходит ускоренный курс боевой подготовки, с раннего утра до позднего вечера — построения, перебежки, атаки, самоокапывание, метание учебных гранат, упражнения с оружием… К концу занятий солдаты едва дотаскивают ноги до застланных соломой и застеленных плащ-палатками нар, устроенных в давно опустевшем колхозном скотном дворе, переоборудованном во временную казарму. С горечью говорят бойцы: «Мы с винтовками бегаем, в войну играем, а женщины на поле надрываются», — и вспоминают своих жен, сестер, матерей: ведь и они, пусть не так, как здесь, а как-то иначе, на другой работе, но тоже маются, в двойной упряжке — и за себя, и за мужиков: все для фронта, все для победы, «я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик»…

Березовка — деревня небольшая, дворов поменьше ста. Вокруг нее, сколько ни окинь глазом, серо-желтая, на все стороны открытая степь, без единого деревца, без кустика. Кое-где через нее тянутся лощинки — неглубокие, порой еле заметные, с пологими склонами. Нашему глазу такой простор еще непривычен. Совсем недавно, не прошло и месяца, мы были там, где, куда ни глянь, стеной стоят сосняк да ельник.

Каких неожиданностей не таит судьба солдата! Были на Северо-Западном фронте, под Старой Руссой, а теперь — на Центральном, неподалеку от Курска. Все здесь напоминает о зимних боях, когда вал нашего наступления от Сталинграда докатился до здешних мест. Вокруг деревни на светлых под весенним солнцем полях темнеют округлые пятна воронок, пашни исчерчены угловатыми линиями траншей и окопов, все это — словно незажившие раны земли. Кое-где чернеют подбитые, обгоревшие танки — наши и немецкие. А на склоне ближней к деревне лощины так и осталась, как стояла на огневой, брошенная врагом батарея шестиствольных минометов, похожих на огромные револьверные барабаны, каждый на паре автомобильных колес. Всю мертвую технику войны мы используем для живого дела — на занятиях по тактике этим ломом обозначаем условного противника либо свои позиции. А немецкий танк приспособили в качестве мишени для метания болванок — деревянных противотанковых гранат и деревянных же зажигательных бутылок. Впрочем, на поле, где мы занимаемся, попадаются и настоящие гранаты, наши и немецкие. Относимся мы к каждой из них с осторожностью: вдруг взорвется? Там, где обнаруживаем гранату, ставим прутик-вешку с привязанной к нему тряпочкой, словно обозначаем, какой на этом поле война произвела посев. Кроме гранат на поле, вдоль и поперек истоптанном сапогами бойцов, валяется много всяких отходов войны: раздавленные ящики из-под снарядов и мин, ржавые железные немецкие и позеленевшие брезентовые наши пулеметные ленты, клочья обмундирования, стреляные гильзы, пробитые и расплющенные гусеницами каски, перепутанные грязные бинты, втоптанные в землю.

Словом, наше учебное поле выглядит настоящим бранным. Можно сказать, учимся в обстановке, приближенной к боевой, чего и требуют все уставы, наставления и приказы.

План боевой подготовки у нас очень напряженный: курс солдатской науки, на который в мирное время отводились многие месяцы, наш батальон, в котором бывалых фронтовиков раз-два и обчелся, а большинство — новобранцы, должен пройти за считанные недели. Нелегко новичкам в такой короткий срок осилить всю программу подготовки бойца. Но что поделаешь? Надо. После Сталинградской победы затишье длится уже не первый месяц. Изо дня в день сводки Совинформбюро повторяют: «На фронтах существенных изменений не произошло». Но все понимают: бесконечно продолжаться так не может.

Меж собой мы часто толкуем об этом. О том, что Гитлер и его генералы обязательно постараются взять реванш за Сталинград и, конечно, выберут для наступления излюбленное ими время — лето. А может быть, наша армия опередит врага? Понятно, победа под Сталинградом стоила нам дорого. Но, наверное, сейчас делается все, чтобы побыстрее собрать силы для нового наступления… Высказывается даже такое предположение: а что если после Сталинграда немцы убедились — нас им не одолеть, война для Германии явно бесперспективна. Может быть, даже бесноватый фюрер вынужден будет считаться со здравым смыслом и Германия начнет искать мира? Но разве допустим мир с фашистами после всего, что они натворили у нас? Нет, невозможен мир до полного разгрома всей гитлеровской силы…