К инвалидам войны или труда дядя Гриша никакого касательства не имел. В поселке звали его «инвалидом водки» Когда-то работал он на железной дороге, но был уволен за пьянство и покатился под горку Поступит на работу, две-три недели продержится, глядишь — опять казакует в буфете на станции. Жил случайными заработками, причем брался за все: телевизор починить — пожалуйста, будильник исправить — ради бога, замок у сарая не запирается, надо наладить — с превеликим удовольствием!

Делал все это дядя Гриша одинаково плохо. Телевизоры, побывавшие в его руках, потом уже не то что моргали, а дергались, как припадочные, нервным частым тиком, будильники замолкали навеки, отремонтированные замки отпирались с помощью простой спички. Его стыдили и ругали за халтуру, а ему было на все наплевать, лишь бы схватить двадцатку да посидеть в буфете, поточить лясы с официантками. Короче говоря, был дядя Гриша человеком никудышным. Жил один — жена и та не выдержала, сбежала от него к своей матери под Саратов.

Что касается Серафима Аркадьевича Волосенкова, то этот товарищ изготовлен был совсем из другого теста.

Очень солидный, лицо широкое и чистое, с мягкими округлыми чертами, не красив, но приятен, полноват, но в меру без выпирающего безобразно живота.

Выпивать Серафим Аркадьевич не выпивал, но иногда тоже позволял себе посидеть с добрым приятелем в буфете на станции за кружкой пива, а то и за стопкой водочки. Сидит, потягивает пивцо и чинно-благородно рассуждает на темы международной политики. Хорошо разбирался в международных делах Серафим Аркадьевич Волосенков. Начнет иной раз «загибать салазки» империалистам — заслушаетесь! И жена у него была такая же солидная, домовитая женщина, и сынок Петька — совсем еще соплячок! — а тоже держался с большим достоинством.

Остановится, бывало, прохожий у их палисадника, залюбуется алыми пышными пионами, а Петька ему из-за частокола:

— Вы чего, дядечка, глядите?

— А что — бесплатно нельзя? — пошутит прохожий.

— За бесплатный поглядишь — получай шиш! — тотчас же ответит Петька и покажет прохожему маленький кукиш.

Серафим Аркадьевич Петькины словесные выверты поощрял и одобрял.

— Пускай балуется рифмой ребенок! — посмеиваясь, говорил он жене, когда та жаловалась ему на сына. — Это даже полезно, если хочешь знать! Вырастет, станет писателем-сатириком!

Жили Волосенковы скромно, но вполне прилично — по зарплате, занимая в деревянном домике две большие комнаты. В третьей, поменьше, гнездился дядя Гриша.

Соседей своих дядя Гриша уважал за то, что Серафим Аркадьевич всегда охотно, по-соседски выручал его деньжонками. Зайдет дядя Гриша в чистую, уютную спальню супругов Волосенковых, примыкавшую к его комнате, поговорит для приличия о погоде, о том о сем, а потом, кашлянув, скажет:

— Аркадьич, ты меня… того… выручи на четвертак, в эту субботу отдам. Душа горит — до того выпить охота!

И Серафим Аркадьевич никогда ему не отказывал. Встанет, подойдет к старинному пузатому комоду красного дерева, стоявшему у стенки, вытащит чуть-чуть верхний ящик, достанет деньги и подаст дяде Грише со словами:

— Не тот идиот, кто в долг берет, а тот идиот, кто берет и не отдает.

И надо сказать, что долги свои дядя Гриша всегда отдавал. Не в «эту субботу», так в ту или в ту-ту, а обязательно отдаст!

И вот однажды в одну из таких суббот, когда душа у него горела от желания выпить, а идти к Волосенковым за деньгами было как-то неудобно — потому что очередной неотданный четвертак отягощал его не совсем еще уснувшую совесть, — дядя Гриша подумал о пузатом волосенковском комоде, стоявшем вот здесь, за стенкой. Ведь сосед каждый раз за деньгами нырял именно туда, в комод, в верхний ящик!

Пьяный бес стал нашептывать на ухо дяде Грише свои коварные соблазны. Бедный пьяница сначала отплевывался, посылая беса-соблазнителя ко всем чертям, а потом сдался и, запустив громкоговоритель на полную мощность, взял бурав, выбрал точку на деревянной стенке и под сладчайшие рулады знаменитого тенора, исполнявшего по радио глинковское «Не искушай», стал потихоньку буравить в стене дыру

Точку дядя Гриша выбрал снайперски и попал прямо в верхний ящик соседского комода. Нагнувшись, он прильнул одним оком к дыре и… весь затрепетал! Ящик был доверху набит деньгами. Тогда дядя Гриша вооружился пилой, с той же осторожностью выпилил небольшой квадратик, просунул в дыру жадную длань и вытащил пятидесятирублевый кредитный билет Подумав, вытащил еще один. Вслед за тем он выключил радио, зашел к соседям и, как честный человек и к тому же не «идиот, который берет и не отдает», вручил мадам Волосенковой («самого» не было дома) свой долг — двадцать пять рублей. А на оставшиеся семьдесят пять напился в буфете на*станции до бесчувствия.

С этого дня и пошло. Зачертил дядя Гриша — только дым пошел по поселку! Каждый день бывает в Москве и каждый день выпивает да еще и угощает всех, кто подсядет к нему за столик. Официантке из станционного буфета Дусе, сдобной блондинке с карими отчаянными глазами, преподнес в подарок дорогой парфюмерный набор, себе купил приличный готовый костюмчик и даже шляпу ядовитого светло-зеленого цвета вместо старой засаленной до невозможности кепки с пуговицей-кнопкой на макушке. И все это на денежки из волосенковского комода! А Серафим Аркадьевич таяния своих кредитных запасов по-прежнему не замечал: сообразительный дядя Гриша удил деньги со дна, а ящик был набит сторублевками и пятидесятирублевками плотно, до самого верху.

По поселку поползли про дядю Гришу нехорошие слухи. Дескать, не иначе как занялся «инвалид водки» какими-то темными делами. На прямые вопросы и многозначительные намеки дядя Гриша отвечал туманно: нашел, мол, в городе выгодную работу. Какую? Так… по разгрузке товарных пакгаузов. Люди только головами качали.

Однако, когда дядя Гриша купил себе телевизор, Серафим Аркадьевич Волосенков не выдержал: посоветовавшись с женой, он взял авторучку, достал из служебного портфеля лист чистой бумаги и написал куда следует заявление-сигнал на своего соседа, в котором, как «честный и бдительный гражданин», просил проверить «источники загадочных доходов гражданина Г. И. Лизютина».

Однажды ночью к дяде Грише нагрянули нежданные гости. Сделали обыск, но ничего подозрительного не нашли. Дядя Гриша, трезвый и хмурый, все время, пока шел обыск, сидел молча, в одних подштанниках, у своего хромоногого столика, курил. А потом вдруг поднялся и сказал хрипло:

— Не там смотрите. Эх вы, недотепы!

Подошел к стене, отодвинул какую-то рухлядь, вынул выпиленный квадратик из стенки и… на глазах потрясенных агентов стал удить из волосенковского комода одну сторублевку за другой.

Увезли дядю Гришу и Серафима Аркадьевича в ту же ночь в одной машине.

…Судили дядю Гришу и Волосенкова почти одновременно. Свидетелем обвинения по делу «инвалида водки» выступил его сосед Серафим Аркадьевич Волосенков, все такой же вальяжный и представительный. А когда шел процесс промкомбинаторов, суд в качестве свидетеля обвинения по делу одного из подсудимых С. А. Волосенкова, допросил его соседа, заключенного Г. И. Лизютина. И дядя Гриша своим рассказом о том, как он удил деньги из волосенковского комода, доставил судьям и публике немало веселых минут.

…Недавно пришлось мне побывать в том дачном поселке, где разыгралась вышеописанная маленькая житейская трагикомедия. Человек, рассказавший мне эту историю, назвал лишь улицу, на которой жили ее герои, номера дома я не знал.

Улицу я нашел быстро — она была тихая, зеленая— и пошел по ней, поглядывая на деревянные домики с палисадниками и стараясь угадать, который из них волосенковский. Я увидел стоявшего у калитки мальчика лет пяти-шести, с чубчиком на выпуклом лобике, в грязной матроске. Почему-то я решил, что это и есть Петька Волосенков.

Я сказал ему:

— Ну-ка поди позови папу!

— Папы нету! — ответил лобастый мальчик.

— А где он?

— Приехала «Волга»— и папу увезли надолго! — сказал мальчик. И прибавил шепотом — В командировку!