Мария Карповна звонко чмокнула Лену в щеку, села на стул и сказала:

— Калитка у вас открыта, дверь тоже. Я так прямо и вошла, как слон. Где твои-то?

— Мама в магазин пошла, а папа у себя в больнице. Как живете, Мария Карповна?

— Ничего, скриплю! — ответила старуха, и стул под ней действительно жалобно заскрипел, словно предупреждал, что за последствия не отвечает. — Дай-ка мне другой стул, — сказала она сердито, — а то этот какой-то хлипкий. Беда с этой мебелью!

— Да вы на диван садитесь, Мария Карповна! Он прочный!

Мария Карповна села на диван и здесь почувствовала себя наконец в безопасности. Она подмигнула Лене и сказала:

— Сердечко-то, поди, бьется?

— Бьется, Мария Карповна! — призналась Лена.

— В городе многие идут на концерт, я знаю. Только и слышно: «Вы пойдете дочку доктора Брускова слушать?»

— Неужели будет аншлаг, Мария Карповна?

— Наверное!

— Какой ужас!

Мария Карповна посмотрела на расстроенное лицо Лены и засмеялась. Ее плечи затряслись.

— Чудачка! — сказала она, продолжая смеяться. — Ей-богу, ты меня уморишь!.. У нее — аншлаг, а она — в ужасе! Неужели так боишься, Лена?

— Боюсь! — сказала Лена с вызовом. — И ничего в этом нет смешного. Все боятся. Вы, наверное, тоже боялись?

— Нет, матушка, — гордо сказала Мария Карповна, — не я боялась, а меня боялись!

— Кто вас боялся? Публика?

— Публика-то меня обожала. А боялись меня аккомпаниаторы. Один в Полтаве — до революции это еще было — соврал, сбил меня, я его — при публике — нотами по лысине. Он на меня потом в суд подал.

— И вас судили?

— Помирились. Я ему за позор перстенек подарила с бриллиантом. Хорошей воды был бриллиантик, хоть и фальшивый. А вообще-то… многие, конечно, боялись публики… вроде вот как ты.

— Мария Карповна, ведь я первый раз выступаю на таком концерте!

— Да, да, да!.. Вот помню, был такой куплетист — Гришка Носков. Комик, нахал, хам. Выходил на эстраду — под босяка: в рваных штанах, в опорках. Успех, конечно, колоссальный. А каждый раз — стоит перед выходом за кулисой, бледный, бедняжка, как смерть, и трясется.

— А вы? Неужели ни капельки не боялись?!

Мария Карповна, прищурившись, подумала и сказала:

— У меня амулет был… против этого!

— Какой амулет?

— Одна цыганка из хора, столетняя старуха, подарила мне амулет. Я с этим амулетом через всю жизнь прошла.

Она взглянула на Лену, как бы оценивая ее, порылась в своей необъятной, видавшей виды сумке, достала коробочку из-под лекарства и, открыв ее, показала Лене крохотную, пожелтевшую острую косточку.

— Возьми! — сказала Мария Карповна, и на глазах у нее вдруг выступили слезы. — Мне он все равно уже… ни к чему. А у тебя вся жизнь впереди. Возьми — дарю!

— А что это такое, Мария Карповна? — недоумевая, спросила Лена, разглядывая загадочную косточку.

— Точно не знаю. Когда выходишь на эстраду — держи в руке вместе с платком. Потом положи на рояль. Будешь уходить — возьми, не забудь. Для того и в платок надо его прятать, чтобы потом не забывать. Поняла?

Лена засмеялась.

— Это же суеверие, Мария Карповна, пережиток прошлого. Как вам не стыдно?!

— Нет, матушка, это не суеверие! — твердо сказала старуха. — Ты меня знаешь — я всегда была прогрессивно настроена. Я еще бог знает когда всем говорила, что бога нет!

Мария Карповна вздохнула и закончила несколько непоследовательно:

— Прости меня, господи, грешную!

Старуха посидела еще полчаса, потом поднялась, поцеловала Лену, сказала: «Ну, ни пуха ни пера!» — и ушла, оставив на столе коробочку из-под аспирина, в которой лежала таинственная, всемогущая острая косточка

..Когда Лена через артистический вход прошла за кулисы концертного зала, на сцене все приготовления к концерту уже были закончены. Большой черный рояль стоял на своем месте, и от его блистающей строгой парадности на Лену как бы пахнуло холодом.

Сдерживая лихорадочную дрожь во всем теле, она раздвинула занавес и заглянула в зал. Зал был еще пуст, но до Лениных ушей донесся слитный шум голосов В фойе уже пустили публику. Старичок осветитель, возившийся у своего пульта, поздоровался с Леной и сказал:

— Даже приставные и те все разобрали. Народу — страсть.

Лена хотела ему ответить, но у нее вдруг неприятно и, как ей показалось, очень громко стали стучать зубы, и она быстро ушла со сцены.

В уборной она села перед зеркалом и раскрыла свой чемоданчик, в нем лежало розовое воздушное концертное платье и туфельки золотого цвета. Лена быстро сняла домашнее платьице, надела розовое, переменила туфли

За стеной, в соседней уборной, громко заговорили мужские голоса, раздался смех: это пришли пианист и чтец — участники сегодняшнего концерта.

«Тоже, товарищи! — с горечью подумала Лена. — Знают, что… в первый раз. И не догадаются зайти, ободрить, успокоить. Эгоисты несчастные!..»

Сейчас же в дверь постучали.

Вошел толстенький, с лысиной на макушке, похожий на плюшевого медведя пианист Григорий Львович. Он поздоровался с Леной и заговорил как ни в чем не бывало:

— Ну-с, значит, так: вы идете первым номером, Елена Васильевна Объявлять будет Ксения Павловна из филармонии, я ей уже все сказал: Начнем со «Школьного вальса».

— Со «Школьного»? — сказала Лена с испугом Почему со «Школьного»?

— А почему не со «Школьного»?

— Нет, я ничего. Вы не можете, я бы хотела сейчас, немножко себя проверить.

Григорий Львович недовольно поморщился.

— А чего там проверять? Я, понимаете, хочу за виноградом сходить, — время еще есть. Тут в лавочке продают замечательный виноград. И очень дешево! Взять вам? Хотя… Вы же местная. Небось мама с папой уже и так дочку обкормили! Ну, я пошел! Это недалеко, тут же на площади!

«Как он может сейчас думать о каком-то винограде?» — подумала Лена и обиженно сказала:

— Идите, Григорий Львович!

Потом к Лене в уборную заглянул известный чтец — Глеб Александрович, худой, длинный, элегантный, с томным деланно-усталым лицом. Он оказался более чутким, чем пианист. Похвалил Ленино платье, сказал, что оно ей к лицу, потом громко продекламировал-«И всплыл Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружен», — усмехнулся и спросил-

— Волнуетесь?

— Очень! — благодарно взглянув на чтеца, ответила Лена, ожидая, что он, опытный, испытанный мастер, скажет ей сейчас то магическое слово, от которого у нее исчезнут ее подавленность и чувство страха Но испытанный мастер, с той же ленивой, томной полуулыбкой, сказал мягко: «Не надо волноваться, деточка!» поднялся и ушел в свою уборную И Лена снова осталась одна. Ею овладела мрачная тоска С ужаснувшей ее самое отчетливостью Лена почувствовала, что выйти на сцену она, возможно, еще как-нибудь и сумеет Но от крыть рот не сможет. А если и откроет, то все равно не запоет. Так и будет стоять на эстраде — молча, с открытым ртом и вытаращенными глазами, пока сердобольные люди не уведут ее под руки за кулисы.

«Надо сейчас же найти Ксению Павловну и сказать, что выступать не буду, — решила Лена. — Так прямо и скажу: «Сегодня поняла окончательно, что артистки из меня не получится. Это ужасно, что я срываю концерт, Ксения Павловна, но это честно. Не могу, не могу и не могу!»

Лена решительно поднялась, но тут дверь уборной шумно распахнулась и в комнату не вошла, а бомбой влетела девушка с красным от загара лицом, в расшитой черным шелком самаркандской тюбетейке на светлых, льняных, рязанских кудрях.

— Леночка!.. Ленушка!.. — завизжала девушка в тюбетейке, и не успела Лена опомниться, как девушка бросилась к ней на шею и стала целовать в щеки, в нос, в лоб, приговаривая: — Я не намазанная, не бойся! Леночка!.. Как я рада!.. Неужели ты меня не узнаешь? Я же Таня Сорокина!..

— Татьяна! — наконец сумела сказать полузадушенная Лена. — Танечка, подружка, откуда ты?..

Девушка в тюбетейке села и, глядя на Лену влюбленными глазами, заговорила:

— Я в отпуск сюда приехала. Я работаю в Средней Азии. Я же врач, знаешь? Уже три операции сделала совершенно самостоятельно. Одному дехканину вырезала аппендикс совершенно классически, можешь себе представить?! Он мне потом эту тюбетейку подарил… такой смешной. А Клава Петренко уже инженер. Работает на заводе, совершенно самостоятельно управляет огромным цехом.